Гнев. История одной жизни. Книга первая - Гусейнкули Гулам-заде

Музыка величественно звучит под ажурными сводами зала, перемежаясь с беспрестанным говором многочисленных гостей. Все ждут появления его превосходительства с братьями и приближенными сановниками. Их места свободны, они на возвышении, в глубине зала, где в торжественных случаях всегда восседает Моаззез, Наконец из бонового входа появляется с поднятыми вверх руками дворецкий. В зале мгновенно наступает тишина. Первыми входят Сердар и Лачин, затем два англичанина — Кагель и Джексон, многочисленные братья Сердара, Шейх-аль-Ислам и хан Самсан. Вновь с удвоенной силон ударяют по струнам музыканты, а из рядов приглашенных доносятся восторженные приветствия, адресованные Лачину и всем восседающим на «мейдан-баше». Музыка внезапно умолкает, и взоры всех обращаются к Щейх-аль-Исламу. Тоскливым, приглушенным голосом он словно чревовещает, понять что-либо из его уст невозможно. Ясно одно, что Шейх «поет» во здравие дома и всего рода Моаззеза, во здравие Лачина, чтобы жилось ему всегда безгорестно— и на этом, и на том свете, в кущах рая…

Моаззез находится в центре: по левую руку от него Лачин, по правую — английские офицеры. Рядом с англичанами — один из братьев Сердара, дородный Монтасер-Хабибулла-хан и миянабадский голова Самсан. Как только Шейх-аль-Ислам заканчивает заздравную молитву, начинает говорить Моаззез. Он приветствует Лачина па родной земле, желает ему и его друзьям — офицерам могущественной Англии, — долгих лет жизни, здоровья н призывает гостей к веселью.

И опять гремит музыка. А в главные двери со двора входят один за другим официанты с громадными дымящимися чашами, с вертелами и подносами. Сразу запахло пловом, кебабом и шашлыком, приправленными кинзой, тархуном и другими травами. Едва успели покинуть зал официанты, как из боковых дверей выбегают на середину залы нарядно одетые танцовщицы: на них шелковые шальвары, мягкие без каблуков туфельки и воздушные накидки. Танцовщицы, они же — исправные наложницы Сердара Моаззеза, — исполняют торжественный танец — грациозно ходят их плечи и бедра, а с лица не сходят чарующие улыбки. Мужская половина гостей беспокойно ерзает на своих сидениях, хмыкает, глазеет…

Среди танцовщиц, на самом виду, почти у самых ног Сердара и его приближенных, змеями извиваются ночные подружки, благодетельницы Лачина и его друзей. Моаззез, стаскивая зубами с вертела дольки шашлыка, подмаргивает им. Он самоуверен, он и знать не знает, как «верны» ему эти красивые кошечки. Лачин немножко злится. Он не может забыть, как ловко «обставил» его Джексон при выборе постельной приправы… Злость его сменяется холодком страха: что — если Моаззез узнает, что он, Лачин и его дружки уже вкусили гаремных яств, насладились сумасшедшими ласками красивейших кобылиц из его конюшни? А черт с ним, пусть узнает! В конце концов, не должно быть ссоры из-за каких-то продажных гурий… Лачин косится на англичан. Лицо Джексона, как каменная маска, и Лачина вновь охватывает страх: да, это и есть настоящий англичанин. По его виду никогда не узнаешь, в чем он нуждается, что может сделать в следующую минуту. А Джексон ничего не сделал особенного. Увидев, что Кагель опустошил рюмку, Джексон налил ему из графина еще. Лачин не понял, для чего он это сделал: споить хочет? Но у Джексона не было таких мыслей вовсе. Он хорошо понимал состояние Кагеля. Лейтенант — отпрыск благородных и высоконравственных родителей — боялся взглянуть на свою красавицу Зохру, а она, как нарочно с медовой и многообещающей улыбочкой, крутилась прямо перед ним.

Лачина танцовщицы совсем не занимали. Сейчас он не испытывал особого голода в женщинах, взгляд его отдыхал на девственной красоте учениц городского медресе. Лачи-ну всегда хотелось быть в обществе таких вот неискушенных, чистеньких девушек, но почему-то он всякий раз просыпался в объятиях какой-нибудь тегеранской потливой шлюхи. Лачин, едва заметно для других, притронулся к руке Моаззеза, тихонько спросил:

— Слушай, Азизолла, что за девочка сидит между Зейнаб-енга и твоей старшей женой? Ей богу, такой невероятной и покоряющей красоты я еще не встречал…

Моаззез посмотрел туда, где сидели женщины, встретился взглядом с той, о ком спрашивал Лачин. Он почувствовал, как откуда-то из глубины души всплыла старая боль. Девочка поразительно была похожа на свою мать Лейлу. Моаззез, помедлив ответил:

— Это дочь моего бывшего казакбаши Мад-Таги-бека. Ты его не знаешь. Он погиб на охоте, когда тебе было десять лет… Мать тоже у нее умерла. Воспитывает ее Зейнаб-енга. Сиротка.

Лачин стал пристально разглядывать Парвин. Он не сводил с нее взгляда. И она сразу же заметила это, капризно сказала бабушке:

— Почему господин Лачин так на меня смотрит? Я чем-то отличаюсь от подружек?

Зейнаб-енга и сама давно заметила, что молодой хан чересчур жадно поглядывает на внучку,

— Пусть смотрит, — сказала Зейнаб-енга. — Глазами он не напьется.

Об этом же подумал и Сердар Моаззез. После довольно продолжительного молчания, он тихонько произнес:

— Ты, Лачин, не вздумай пытаться… испортить депушку. Я дал слово старухе, что ее внучка выйдет замуж за того, кто ей придется по душе. Не мешает это тебе запомнить.

— Трудно, но постараюсь. — Лицо Лачина покрылось мертвенной бледностью. — А если эта девушка захочет выйти за меня замуж?

— О, дорогой, тогда и разговор пойдет иначе, — спокойно ответил Моаззез, чувствуя, как его все больше охватывает неприязнь к Лачину.

Нет, не соперника он видел в Лачине, иная опасность пугала Моаззеза. Если Лачин и в самом деле женится на этой сиротинушке, то кому-кому, а ему-то станет известно от чего умер казакбаши Мад-Таги-бек и отравилась его жена. Парвин может и не знать о подлинной кончине ее родителей, но Зейнаб-енга точно знает. Знает и расскажет сиротке, а та наверняка, передаст Лачину. Тогда у родственника помимо англичан появится еще одна опора — страшная правда, обагренная кровью невинных. Нет, Лачин, тебе не видать этой очаровательной девочки, как своих ушей! Сердар благосклонно улыбнулся, сказал:

— Не спеши с женитьбой, Лачин, успеешь надеть па себя хомут. Гуляй пока, веселись. Красоток много, как бабочек в саду. Не переловишь всех…

Когда гости насытившись едой, после танцев и курдских песен, все высыпали во двор, солнце уже клонилось к горам, и надо было гостям успеть взглянуть на скачки, тоже устроенные в честь приезда Лачина. Поле для скачек находилось возле гор, неподалеку от дворца. Туда и устремились любители зрелищ.

Моаззез вышел из зала в сопровождении англичан и Лачина. Джексон, когда шли по затемненному коридору, тихонько сказал Сердару:

— Как вы думаете, уважаемый господин Азизолла-хан, по каким делам сюда прибыл миянабадский хан Самсан?

— Простите, Джексон, но он был приглашен мною! Он часто гостит у меня, несмотря на то, что любит Самсан меня ничуть не больше, чем я его.

— Очень хорошо, что так крепка ваша взаимная дружба, — V хохотнул Джексон. — Будет самое время, если сегодня ночью вы порвете навсегда эту дружбу. По-моему, ваш брат Монтасер куда бы лучше смог управиться с хлопотливыми обязанностями миянабадского головы.

— Говори яснее, Джек, — сказал лейтенант Кагель.

— Ай, что тут темнить, — вмешался в разговор Лачин. — Немедленно направляй Монтасера с казаками в Миянабад, пусть садится и правит городом.

Моаззез остановился, подозвал какого-то чиновника, велел сказать Монтасеру, чтобы тот пришел. Лачин, Джексон и Кагель вышли во двор и направились на скачки. Лачин все время рыскал глазами, искал кого-то. Наконец он увидел Зеинаб-енгу с «козочкой» и пошел следом за ними, придумывая, как бы завязать разговор с этой волшебной пери. Неужели устоит перед его чарами прелестная Парвин? Она должна оценить его достоинства, как оценил он ее небесную красоту.

ГРАБЕЖ

Миянабад — центр Эсфераинской долины — один из богатейших оазисов Курдистана, но население здесь — беднее не сыскать во всей Персии. А беден Миянабад потому, что хорошо снабжает богатых. Так говорят курды. У правителя Миянабада всегда есть кто-нибудь в гостях. То господин из Мешхеда прибывает с потней казаков. Погостит, набьет карманы и — обратно в путь. То боджнурдский Сердар со своими джигитами нет-нет да и заглянет к миянабадскому голове. Словом, Миянабад беден для своих. А вообще — это бесплатная гостиница и прекрасная дача для наслаждения и увеселений высокопоставленных провинциальных господ.

Шагая с почтовой сумкой, еще издали я заметил, что в городе неспокойно, видимо, что-то случилось. Я прибавил шаг, спешу к почте и на площади, у дома правительства, вижу шумный людской водоворот. Что тут происходит?

Почему собралась толпа? Вдруг вижу, быстро идет ко мне Ахмед и рукой размахивает:

— Гусейнкули! Идем быстрее, иначе ничего не увидим. Давай — бегом!