Печальный Лорд - Елена Грушковская

Джим улыбнулся, но это была вымученная, горькая улыбка, а его взгляд был по-прежнему полон боли. Лорд Дитмар тяжело вздохнул, поцеловал его заплаканные глаза.

— Ах, Джим, дитя моё… Глядя на тебя, и у меня сердце надрывается. Я люблю, обожаю тебя и наших малышей — вот всё, что я могу тебе сказать. Я верю тебе и не сомневаюсь… Ты самое чистое и прекрасное существо, какое я только встречал. За это я и полюбил тебя так сильно… Прости, что я ранил неосторожными словами твою нежную душу, я этого не хотел. Прости меня, мой любимый. Сейчас я пойду и скажу этому парню, чтобы оставался… Не волнуйся, без места он не останется.

Эннкетин бродил вокруг дома, как потерянный. Всё было кончено, в этом можно было не сомневаться… Он не пошёл к Эгмемону за расчётом — какое это теперь имело значение по сравнению с тем, что ему больше не суждено было держать в своих руках милые его сердцу ножки? Погружённый в отчаяние, он не сразу услышал, что его звали.

— Эй, приятель, оглох, что ли?

Это был Эгмемон. Эннкетин вздрогнул, нахмурился, понурил голову. Видно, дворецкий звал его, чтобы выдать расчёт и сказать, чтобы он выметался…

— Тебя хозяин ищет, а ты здесь шляешься, — проворчал Эгмемон. — Ступай, его светлость зовёт.

Эннкетин побрёл в дом, ощущая на душе огромную тяжесть, пригибавшую его книзу. Лорд Дитмар ждал его в гостиной, вид у него был по-прежнему враждебный, хотя гнев свой он уже успел обуздать.

— Я… Я по вашему приказу явился, ваша светлость, — пробормотал Эннкетин.

Лорд Дитмар был краток и холоден. Он сказал:

— Мой спутник просил за тебя, и я, так уж и быть, разрешаю тебе остаться. Но прежнего доверия у меня к тебе больше нет, поэтому пойдёшь к садовнику — он давно просит помощника. Будешь делать всё, что он скажет, а если от него на тебя поступит хоть одна жалоба — не обессудь, задерживать тебя я здесь больше не стану. Ты всё понял?

— Да, ваша светлость, — чуть слышно ответил Эннкетин…

Не чувствуя под собой земли, он поплёлся в домик садовника. Садовника дома не оказалось, и Эннкетин присел у двери и стал ждать.

Садовник Обадио, высокий, грузный, угрюмый человек с широким жабьим ртом, по-лягушачьи далеко посаженными холодными глазами, коротким носом и шишковатой бритой головой, появился через час. В одной руке у него была лопата, а в другой — пакетик с удобрением. Бросив на Эннкетина мрачный взгляд, он спросил неприветливо:

— Тебе чего тут надо, малец?

Эннкетин встал.

— Я… Я ваш новый помощник, — пролепетал он чуть слышно. — Его светлость лорд Дитмар отправил меня к вам.

Обадио приложил руку к уху.

— Чего ты там бормочешь себе под нос? Не слышу!

— Я говорю, его светлость лорд Дитмар послал меня к вам, — повторил Эннкетин уже внятнее. — Помощником.

— А! Наконец-то удосужился прислать, — сказал Обадио. — А то я один на весь сад, а садик не маленький, да ещё оранжерея на мне! — Он окинул Эннкетина оценивающим взглядом. — Ты, похоже, из чистюль… Наверно, даже лопаты в жизни в руках не держал. Ну-ка, покажи руки!

Эннкетин вытянул вперёд руки кверху ладонями.

— Точно, чистюля, — усмехнулся Обадио. — Прислали помощничка… Эх, ну ладно, хоть такого — и на том спасибо. Ладно, пошли в дом.

В домике садовника было две комнаты: спальня и гостиная, служившая при необходимости кухней и столовой. Ещё у домика имелась небольшая хозяйственная пристройка. Комнаты выглядели довольно неопрятно: похоже, в доме давно не убирались. Душевая кабинка находилась снаружи.

Обадио стал рыться в шкафу. Сначала он бросил Эннкетину рабочую куртку, довольно поношенную, потом штаны, грубые сапоги и старую шляпу.

— Вот, примерь-ка. По росту должно подойти.

Эннкетин стал снимать и аккуратно складывать на стул свою одежду, а Обадио откровенно разглядывал его. От его взгляда Эннкетину стало не по себе. Он торопливо натянул широченные штаны, потуже затянувшись поясом, надел поверх своей рубашки куртку и обул сапоги, заправив в них штанины.

— Сойдёт, — сказал Обадио. — Значит, так. У меня сейчас работа есть, а ты здесь уберёшься — мне, видишь, ли, всё недосуг уборкой заняться… Чтоб всё было чисто прибрано! Потом раздобудь на кухне чего-нибудь съестного, потом я приду, и там решим, что дальше. Всё понял?

Эннкетин молчал. Обадио сказал резким и неприятным голосом:

— Для особо непонятливых повторяю… Первое — всё здесь прибрать! Второе — разжиться едой! Пока всё.

Отвесив Эннкетину подзатыльник, Обадио ушёл. Эннкетин несколько минут бродил по двум комнатам. Обадио ему очень не нравился, но лорд Дитмар велел делать всё, что он велит. Вспомнив о Джиме, Эннкетин вздохнул. Он просил за него, благодаря ему Эннкетин не был выгнан. И всё ещё мог — пусть и изредка — увидеть его издали, одним глазком…

Вольготная жизнь и относительно лёгкая работа были для него уже в прошлом. Теперь он, в ужасных штанах и грубых сапожищах, пытался сделать чистым неопрятный дом Обадио — тоже неопрятного, грубого и несимпатичного человека. Он трудился в поте лица, чтобы ему угодить: всё вычистил, убрал, постелил чистое постельное бельё, а грязное отнёс в прачечную, выстирал и высушил под гладильным прессом. Также он сходил на кухню и попросил там какой-нибудь еды для садовника и себя. Повар Кемало, увидев его, не сразу узнал, а когда узнал, нахмурился и покачал головой.

— Э, малыш… Впал в немилость, да? Как же тебя угораздило?

Эннкетин молчал. Кемало повздыхал и дал ему еды, после чего Эннкетин вернулся в домик и стал ждать возвращения своего нового начальника.

Обадио вернулся, соскоблил с подошв сапог землю и прошёл в дом, осматриваясь.

— Что ж, недурно, — оценил он. Сев за стол, он потребовал: — Давай еду, я проголодался! Вкалываю, как проклятый, с утра до ночи, хоть бы кто спасибо сказал…

Эннкетин поставил перед ним всю еду, что ему дал повар. Глядя, как его начальник ест, сам он не смел присесть к столу и смиренно стоял в стороне — точно так же, как он обычно стоял, пока господин принимал ванну. Обадио глянул на него исподлобья.

— Чего стоишь, как истукан? Садись, перекуси… День долгий, а дел ещё много.

Ел Обадио тоже неопрятно и шумно: чавкал, отправляя в свою жабью пасть огромные куски, ронял крошки, сопел. Эннкетину было неприятно есть с ним за одним столом, но он не говорил ни слова и старался не поднимать глаз. После обеда Обадио сказал: