Длинная цепь - Е. Емельянов

всё это очень похоже на его образ мысли. Когда же Кнут начал восходить по ступеням, каждая из которых была выше предыдущей, при том, что и первая была не сказать чтобы низкой, стала очевидна и другая низость Торлейфа, сковавшего руки Кнута. Получивший обвинение в убийстве, Кнут должен был возвыситься на девятую ступень из двенадцати, что и обычному человеку было непросто, а после двух недель в клети, на воде и хлебе, с несвободными руками — даже представить кажется нелепым.

Но Кнут поднимался, с прямой спиной и поднятой головой, во всяком случае, поначалу. После движения его стали медленнее, голова опустилась, плечи поникли, и к пятой ступени стало слышно, как звенья его цепи стали стукаться о камень, а на шестой — его тяжёлое дыхание. На восьмой ступени он замер, шатаясь точно больной или помешанный, и лишь чудо не позволило ему свалиться вниз. Попроси он помощи в этот момент, никто бы не осудил его, но Кнут был сложен из другого камня, и резким движением он не столько забрался, сколько запрыгнул на девятую ступень, повернулся к толпе, тяжело опираясь локтем о десятую, и крикнул голосом сиплым, задушенным, но неизмеримо громким:

— Пришли судить сына Бъёрга? Поднять его на Ступени⁈ Судите лучше Кнута, по прозванию Белый — он поднялся сам!

Прямо посреди площади стоял Ингварр Пешеход, и занимал он место троих человек разом, возвышаясь даже над высокими. Ни одна лошадь не могла выдержать вес его тела, и потому с юности ходил он исключительно пешим ходом — настолько был он велик ростом и габаритами. И когда он поднял в воздух правый кулак, все это видели.

— Добро! — крикнул он, не тая голоса, и голосом этим можно было посрамить упавшие горы.

— Добро! — отозвались на другом краю площади.

То тут, то там поднимали ворлинги кулаки, и то тут, то там звучали одобрительные выкрики, все громче и все увереннее. Невольно Риг почувствовал приятное, тёплое самодовольство внутри себя — не всё ещё кончено, и они с братом ещё могут посрамить этот нелепый суд.

Но все выкрики и поднятые руки разом пожухли, точно горелая трава, когда из-за угла вышел ярл Торлейф Золотой с его малой дружиной. И так, в один момент, точно по щелчку пальцев, Риг и Кнут снова оказались одни.

Глядя на грузную фигуру ярла было сложно поверить, что эти толстые, сжатые массивными перстнями пальцы когда-то держали оружие, а ноги в расшитых мехом сапогах когда-то топтали заморскую землю и уж тем более шагали по Мёртвой Земле. Выглядел Торлейф совсем не как ярл, а скорее похож был на упитанного торгаша. Казалось оскорблением, что подобный человек сумел сесть во главе длинного стола. Но цепь его как всегда была при нем, выкованная, вопреки прозвищу, из обычного железа и длиной не меньше двадцати локтей. Торлейф не дерзнул оборачивать её кольцами вокруг своей толстой шеи, как обычно делают воины, и вместо этого накинул на плечи, точно короли имперских осколков свои мантии. Концы этой длинной цепи доверил нести четверым своим младшим детям, шагающим следом. Свою густую рыжую бороду Торлейф заплёл в косу, и все равно доходила она ему до пуза, а на плечи накинул шубу из густого белого меха могучего медведя, и это при том, что весна уже вступала в свои права и было уже, в общем-то, довольно тепло. Впрочем, шубу эту Торлейф носил и летом, не иначе как чтобы показать своё богатство. И Риг не испытывал сомнений, что шкура зверя была куплена за монеты, или может имперские кольца, но точно не добыта в бою. Хотя сам Торлейф вряд ли видел в этом что-то постыдное.

Старшему сыну текущего ярла, Эйрику, было позволено идти вровень и нести знамя Лердвингов — ещё одна пощёчина от ярла своему народу и своему клану. Эйрик даже в свои двадцать два года был по прежнему безбородый, а к тому же большеглазый и с круглым, практически детским лицом, усыпанным веснушками. И если сам Торлейф был хоть и толстым, но крепким, и черты воина в нём если и нельзя было заметить, то можно было хотя бы угадать, то старший сын его был просто ломтём сала на нелепых ножках. Ярко-рыжие кудрявые волосы да похожая на бочку фигура — вот и всё, чем походил он на своего отца. Он не был ещё назван вторым именем и цепь нёс лишь о десяти звеньях — едва ли честно заслужил хоть одно из них, да и этого количества мало для знаменосца. Но вышагивал он гордо, так, словно имел и права, и заслуги, и видно было, как многим достойным людям корёжит лица это зрелище. Но никто, может, и не предал бы этому большого значения, если бы по левую руку от Торлейфа не шагал сам Ондмар Стародуб.

Высокий, могучий, под стать своему названному имени, носил он густую смолисто-чёрную бороду, которую к сорока годам до сих пор не посмела тронуть седина — белыми у легендарного воина стали лишь виски. Он выглядел живым напоминанием того, как должен выглядеть настоящий правитель или хотя бы тот, кого он назвал своим поверенным. И если про Вэндаля Златовласого говорили, что спрятанная его цепь может быть длиннее ярловой, то с цепью Ондмара сомнений быть не могло и обёрнутая вокруг могучей шеи, груди и пояса бесчисленное множество раз, она все равно волочилась за ним по земле с угрожающим шелестом. Герой великого эпоса, сошедший к простым людям — такое впечатление он производил на людей и своим видом, и своими поступками. Легенда.

Даже слепой бы сказал, что ясно видит достойного, и в любой момент прославленный Ондмар Стародуб мог потребовать место ярла по праву, а сотни голосов поднялись бы на его стороне, и тысячи мечей со всего Восточного Берега укрепили бы эти голоса, если потребуется. Но он молчал; голоса и мечи оставались в покое. Ондмар как будто и не искал другой доли, и явившись однажды в Бринхейм без объяснения причин, год за годом оставался Носителем Щита в их захолустье. Он же был и причиной, почему традиция Суда Поединком, которую действительно на всем Севере любят больше всего на свете, в Бринхейме практически сошла на нет. Оспаривая слова Торлейфа в поединке, любой желающий выходил биться не против ярла, но против Носителя Щита. И Ондмар, в отличие от Вендаля, не играл с добычей, в первые же мгновения разрывая врага в клочья. Риг спросил как-то