Благословенное дитя - Лин Ульман

— Так мы напишем: «ЗДЕСЬ ДЕТИ» или «ЕСТЬ ДЕТИ»? — спросила Лаура.

— Мы должны написать: «ЗДЕСЬ», — ответил Уле-Петтер Крамер.

А Миккель Скар сказал:

— По-моему, надо учитывать один важный момент. Расстояние между буквами не должно быть слишком большим. Главное — не переборщить с созиданием. Свободный полет фантазии это еще не все, нужно и меру знать.

Миккель Скар — дизайнер. Это он придумал логотип для нового сухого завтрака «Суперхруст». У него просто удивительные способности — так говорят о Миккеле Скаре. Ларс-Эйвинд, муж Лауры, тоже в своей области не последний человек, но когда дело касается плаката, то до Миккеля Скара ему далеко.

Миккель Скар полагал, что они могут переборщить с созиданием и тогда плакат выйдет кустарным. Сидя между супругами Тувой и Лейфом Гран, Лаура смотрела на Ларса-Эйвинда, стиснутого тремя детьми Осмундсен. Он обеими руками тер глаза. «Словно сонный младенец», — подумала Лаура. Ей захотелось ласково погладить его по щеке.

Ларсу-Эйвинду собрание было до лампочки. Он тоже состоял в каком-то комитете, но в каком точно — забыл, а спросить не решался. В жилищном кооперативе все заседали в комитетах. Ларс-Эйвинд смотрел на старика в мешковатом костюме. Старик сидел отдельно в углу столовой и ел мясное рагу. Маленький и тщедушный, а его темно-синий костюм весь в пятнах. Ел старик медленно, руки его дрожали, и время от времени он даже придерживал одной рукой другую, словно успокаивая ее. Из-за дрожи в руках ел он очень медленно. Осторожно подняв стакан, старик глотнул воды.

Общие собрания жилищного кооператива проводились шесть раз в году в столовой при доме престарелых. Обычно с пациентами жильцы не сталкивались: собрание начиналось в семь вечера, а пациенты, пообедав в два часа, отправлялись отдыхать.

Посмотрев на старика, Ларс-Эйвинд перевел взгляд на Лауру, потом на Миккеля Скара и сказал:

— Подумаешь! Миккель, какая, в сущности, разница — ну будет плакат чуточку корявым! Это же ради детей…

— Нам придется смотреть на него каждый день, — ответил Миккель, — и детям тоже! Дети должны видеть красоту — это важно. Это называется эстетическим образованием.

— Разве? — спросила Лаура.

— Что — разве? — переспросил Миккель Скар.

— Разве именно это называется эстетическим образованием?

— Я всего лишь хотел посоветовать! По-моему, плакат не должен сильно бросаться в глаза, — ответил Миккель Скар.

Лаура опять взглянула на Ларса-Эйвинда. Он смотрел на старика — прежде тот сидел в полном одиночестве, но сейчас к его столику подсел еще один старик. На нем был серый пиджак. Этот новый старик не ел и не пил. Старики молчали. Интересно, старик в пиджаке — отец? Или брат? «Наверное, брат», — решила Лаура. Наклонившись к ней, Тува Гран прошептала:

— Видишь его?

— Ты о ком из них?

— О том, который помоложе.

— Ну?

— Это он теперь наш новый сосед. Паап. Он… Даже не знаю… Сегодня он подарил моим дочкам браслеты.

— Браслеты? — шепотом переспросила Лаура.

— Да. По-моему, он их сам сделал. Просто бусинки на веревочке. Они шли из школы, а он остановил их и спросил, не хотят ли они по браслету. Они поблагодарили и взяли! Я сказала, что мы должны вернуть ему эти браслеты!

— И ты пойдешь возвращать? — спросила Лаура.

— Знаешь, жалко, что там кто-нибудь другой не поселился! — сказала Тува Гран.

Лаура и Ларс-Эйвинд лежали на широкой двуспальной кровати.

— У тебя что-то болит? — спросила она.

— Да нет вроде.

— Тогда что случилось?

— Не знаю.

— Так спи уже! — Лаура отодвинулась к краю кровати. — Ладно, если б ты сам не спал. Ты ведь и меня будишь!

— Да.

— Зачем, а?

— Одному мне тяжело.

— Что тяжело?!

— Не знаю. Спина болит. Простыня влажная. Боюсь.

Лауре снилось, что она идет босиком по снегу, спускается по заснеженной дороге, поднимается на крутой холм и тащит плакат — огромный, словно ковер-самолет или палатка. Плакат белый и тяжелый. Лаура то волочит его за собой, то несет перед собой на вытянутых руках. Из-под снега выступают острые камни, впивающиеся Лауре в босые ноги. Ее ступни в крови, но боли она не чувствует. Она подходит к широкой кровати — на ней худое мальчишечье тело. Лаура укрывает тело плакатом.

— Мне показалось, что ты замерз, — прошептала она ему на ухо. — Монеут калазаутон чутои ыты мералазон.

— Скорее всего, мы продадим дом, — сказала Лаура.

— А соседи тут хорошие? — спросил Юнас Гуаве.

— О да! Лучше не придумаешь! — ответила Лаура.

— В основном семьи с детьми?

— Все, кроме Паапа. Он живет один в развалюхе немного дальше по дороге.

— Паап?

— Да. Он делает из бусинок браслеты и раздает их маленьким соседским девочкам. Например, у моей дочери Юлии есть несколько таких браслетов.

— Это, по-вашему, нормально?

— Ну, может, и не совсем нормально, — ответила Лаура, — тут уже собирают подписи, чтобы выселить его из жилищного кооператива.

— Думаю, с продажей надо подождать до весны, — сказал Юнас Гуаве, — когда расцветет сирень.

Лаура улыбнулась:

— А вот мою сестру от запаха сирени каждый раз тошнит. Не выносит этого запаха. Она вспоминает, как была беременна, — тогда ее тоже мутило от сирени. А вам известно, что тошнота во время беременности похожа на тошноту, возникающую при длительной химиотерапии?

— Сирень ведь так приятно пахнет! — сказал Юнас Гуаве

— Знаете что? Я хочу продать дом побыстрее. Желательно в январе. Чем скорее, тем лучше.

Лаура и Юнас Гуаве вышли в сад. Сначала они прошли в коридор и оделись — куртки, шарфы, перчатки, теплые ботинки. Трудоемкая работенка. Пока Юнас Гуаве одевался, Лаура старалась не смотреть на него. Затем они наконец вышли в сад, и из их ртов повалил пар. Юнас Гуаве остановился возле старой березы, обнял Лауру за плечи и спросил, залезала ли она когда-нибудь на самую верхушку этого дерева.

— Нет, — ответила Лаура.

— Ни разу?

— Нет.

— Если в саду есть деревья, на них обязательно надо залезать, — сказал Юнас Гуаве, теперь обнимая Лауру за талию.

— Ну вы же понимаете, как оно обычно бывает, — сказала Лаура, — дети… Работа… Иногда просто не хватает времени на то, что действительно хочешь сделать.

У Лауры слегка закружилась голова. Может, из-за его руки на ее талии? Нет, это просто шальная мысль. Обернувшись, она посмотрела на заснеженные ворота и подумала, что они с Юнасом Гуаве запросто могут вернуться в теплый дом. Улыбнувшись, Лаура теснее прижалась к нему. Это так просто, словно сорвать спелую ягоду. Она могла увести его наверх по лестнице в спальню и уложить на широкое супружеское ложе. Юнас Гуаве раздвинет ее ноги и войдет в нее сзади — тогда на него можно будет не смотреть. Он сказал, что любит садовничать.

— Знаете, Лаура, ведь, когда работаешь в красивом саду, это продлевает жизнь! — И добавил, что мог бы дать целую кучу полезных советов, как ей обустроить лужайку так, чтобы та к весне стала настоящей картинкой.

— Ох, после зимы наш сад выглядит на редкость уродливо, — сказала Лаура.

— Этого я в объявлении о продаже писать не буду. — Он рассмеялся, будто услышал удачную шутку. На самом деле все просто: немного семян, чуточку удобрений и некоторое время не стричь траву.

«…Не смотреть. Не знать. Не думать. Не говорить. Раздеться, встать на четвереньки… Чужие руки на талии, на шее, в волосах», — думала Лаура.

— Это неправильно, — сказал Юнас Гуаве.

— Что неправильно? — переспросила Лаура.

— Что весной все стригут траву под корень, — сказал Юнас Гуаве.

Она заметила, что он вспотел. Но не унимался:

— Если заняться этим садом, его можно превратить в райский уголок. Я уже говорил: посадите яблоню. Постройте беседку. Не запирайте ворота — покажите, что вы открыты для людей. Когда ворота заперты, люди отстраняются от вас.

Лаура кивнула. У Юнаса Гуаве на губе налипли крошки — похоже, от пирожного. Лаура не угощала его пирожными — откуда взялись эти крошки? Странно — сначала она их не заметила, даже когда они сидели на диване, совсем близко. Он был высоким. Тело его казалось немного нескладным.

— Вы выходите на террасу, — продолжал Юнас Гуаве, — и ваш взгляд упирается в закрытые ворота. А когда взгляд останавливается, вместе с ним останавливается мысль.

Интересно, сколько раз за день он произносит эту фразу?

Невыносимо — долго ей еще открывать рот и выдавливать из себя смех? Она уставилась на шею Юнаса Гуаве — там красное пятнышко. Может, удалил бородавку? Или брился и порезался? Она улыбнулась. Что ей еще остается, ведь смеяться-то сил нет. А ударить она не может. «Когда взгляд останавливается, вместе с ним останавливается мысль». Бла-бла-бла…. Идоитоуно! Уибирасоун! Лауре хотелось, чтобы Юнас Гуаве ушел. Пусть занимается продажей дома — хоть сейчас, хоть к весне, но только бы он убрался отсюда поскорее. У нее нет сил объяснять. Ей не хочется оправдываться из-за запертых ворот. Лаура улыбнулась. Ей больно, но она все равно улыбается. Тренировка силы воли: главное — не ударить!