Сказание о Мануэле. Том 1 - Джеймс Брэнч Кейбелл

— Конечно да, ибо у короля нет господина, и он волен повсюду путешествовать, чтобы увидеть пределы этого мира и их оценить. Конечно, да. Во всяком случае, в мире, где нет ничего определенного.

— Если б я хоть вот настолечко поверила этому, я попыталась бы достать Шамир и тебя испытать.

— А что такое этот чертов Шамир?

— Оговорка, — с улыбкой ответила Алианора. — Нет, я не хочу иметь ничего общего с твоими дурацкими фигурами из грязи, и больше я тебе ничего не скажу.

— Ну полно, девочка моя! — сказал Мануэль. И он начал осыпать принцессу Провансскую такими комплиментами, какими этот статный юноша прежде завоевывал крестьянских девушек Ратгора.

— Шамир, — наконец проговорила Алианора, — это камень в перстне, хорошо известном в стране по ту сторону огня. Шамир похож на черную галечку, но если после специального обряда коснуться им любой из твоих фигур, фигура оживет.

— В общем, — сказал Мануэль, — вся беда в том, что, если я попытаюсь пройти сквозь огонь, чтобы достичь этой страны, я сгорю, и не видать мне этого талисмана.

— Для того, чтобы его получить, — поведала ему Алианора, — нужно сварить вкрутую яйцо из соколиного гнезда и положить его обратно, а самому прятаться поблизости от ветви под красно–белым зонтиком. Когда соколиха обнаружит, что одно яйцо не насиживается, она улетит, бросится в ближайший огонь и вернется с кольцом в клюве, чтобы коснуться яйца и этим возвратить его к жизни. В этот миг ее нужно подстрелить, и кольцо окажется у тебя, прежде чем соколиха вернет талисман его владелице, которой — тут Алианора сделала непонятный жест, — которой является королева Аудельская Фрайдис.

— Ну, — сказал Мануэль, — и какой мне прок в этом посреди зимы! Пройдут месяцы, прежде чем соколы совьют гнезда.

— Мануэль, Мануэль, тебя не поймешь! Неужели ты не видишь, что некрасиво, когда взрослый мужчина и более того, прославленный герой и могущественный кудесник дуется, злится и топает ногами, вообще не имея никакого терпения?

— Да, полагаю, это некрасиво, но ведь я — Мануэль, и я следую…

— Ох, избавь меня от этого, — воскликнула Алианора, — или иначе — неважно, как сильно я тебя люблю, дорогой, — я надаю тебе оплеух.

— Тем не менее то, что я собирался сказать, верно, — заявил Мануэль, — и если б ты только в это поверила, отношения между нами стали бы намного глаже.

ГЛАВА XI

Магия Апсар

Теперь история рассказывает, как для успокоения Алианоры граф Мануэль занялся магией Апсар. Он отправился вместе с принцессой на одну уединенную возвышенность, и Алианора, сладкоголосо прокричав по–древнему: «Тороликс, Чиччабау, Тио, Тио, Торолилиликс!», произнесла соответствующие заклинания, после чего со всех сторон ниспадающим потоком красок, крыльев, свиста и писка появилось множество птиц.

И павлин закричал:

— Какой мерой судишь других, такой будешь судим сам.

Соловей пропел:

— Удовлетворенность — величайшее счастье.

Горлица отозвалась:

— Некоторым тварям лучше было бы никогда не быть сотворенными.

Чибис прочирикал:

— Тот, у кого нет милосердия к другим, не найдет его и по отношению к себе.

Аист сипло сказал:

— Сей мир преходящ.

А клич орла был таков:

— Как бы ни длинна была жизнь, ее неизбежный конец — смерть.

— Это, в сущности, то, что сказал я, — заявил аист, — и ты — пошлый плешивый плагиатор.

— А ты, — ответил орел, вцепившись аисту в горло, — мертвая птица, которая никогда больше никому не принесет детей.

Но дон Мануэль придержал орла за крыло и спросил, действительно ли тот имеет это в виду и отстаивает свое заявление в силе перед Птичьим Судом. И когда разъяренный орел раскрыл свой безжалостный клюв и разжал когтистую лапу, чтобы торжественно поклясться, что в самом деле намерен растерзать аиста последний весьма благоразумно улетел прочь.

— Я никогда не забуду твою доброту, граф Мануэль — крикнул аист, — и помни, что я исполню для тебя три желания.

— И я тоже благодарен тебе, — сказал остывший орел, — да, честное слово, я благодарен, ибо, если б я убил этого длинноногого паразита, это явилось бы оскорблением суда, и меня бы посадили высиживать красных василисков. К тому же, его упреки справедливы, и мне нужно выдумать новый клич.

Так что орел уселся на скалу и на пробу произнес:

— Можно быть чересчур гордым, чтоб драться. — Он с отвращением покачал головой и попытался еще раз: — Единственный прочный мир — мир без победы, — но это, похоже, его также не удовлетворило; затем он выкрикнул: — У всех, кто противостоит мне, ничтожные мозги, — а потом: — Если все не сделают именно то, что я приказал, сердце мира разобьется. — И множество другой ерунды он повторял и снова качал головой, ибо ни одна из этих аксиом не доставляла орлу радости.

Так что озабоченный поисками высказывания, достаточно звучного и бессмысленного, но пригодного для выкрикивания в качестве великого морального принципа, орел совершенно забыл о графе Мануэле. Но аист не забыл, поскольку в глазах аиста его жизнь была ценна.

Остальные птицы произносили различные мысли вроде приведенных выше, и все они, как сказал Мануэль, обладали признанными чарами. Громадный желтоволосый юноша не стал спорить: он редко спорил о чем бы то ни было. Прищурив свой любопытный левый глаз, он признался Алианоре, что удивляется, правда ли подобные тщедушные, ограниченные источники в самом деле являются вершинами мудрости, не считая религии и публичных выступлений. Затем он спросил, какая птица самая мудрая, и ему сказали, что это Жар—Птица.

Мануэль попросил Алианору позвать Жар—Птицу, которая слыла самой старой и ученой из всех живущих тварей, хотя она, конечно, не научилась ничему, кроме того, как держаться. Появилась Жар—Птица и устало крикнула:

— Птиц красят перья.

Ее было слышно издалека, и у Жар—Птицы имелись все основания тешить себя этой аксиомой, ибо ее оперение было сверкающе–пурпурным, за исключением золотистых перьев на шее и голубого хвоста с более длинными перьями красного цвета. У нее были витиеватые сережки и хохолок, а на вид она казалась чуть крупнее орла. Жар—Птица принесла с собой гнездо из кассии и веточек ладана, положила его на покрытые лишайником камни и, сев в него, начала беседовать с Мануэлем.

Легкомысленный вопрос относительно глиняных фигур, поднятый Мануэлем, Жар—Птица посчитала обычной человеческой глупостью. И мудрое существо было вынуждено указать, что ни одна благоразумная птица никогда не мечтала о создании изваяний.