Александр Македонский. Пески Амона - Валерио Манфреди

Наконец процессия подошла к великолепному дворцу с атриумом на мраморных колоннах, увенчанных ионическими капителями, расписанными золотом и лазурью. Раньше здесь находилась резиденция одного из знатных горожан, заплатившего кровью за свою дружбу с поработителями персами, а теперь дом готовился стать жилищем молодого бога, сошедшего со склонов Олимпа на берега безграничной Азии.

Внутри у входа стоял в ожидании царя Лисипп. Едва завидев Александра, скульптор бросился к нему и прижал к себе своими ручищами каменотеса.

— Мой добрый друг! — воскликнул Александр, обнимая его в свою очередь.

— Мой царь! — ответил Лисипп с горящими глазами.

— Ты уже принял ванну? Пообедал? Тебе дали чистые одежды, чтобы переодеться?

— Все хорошо, не беспокойся. Мое единственное желание — снова увидеть тебя; смотреть на твои портреты — это не то же самое. Это правда, что ты будешь позировать для меня?

— Да, но у меня есть и другие замыслы: я хочу установить монумент, какого еще никто никогда не видел. Сядь.

— Я слушаю тебя, — сказал Лисипп, в то время как слуги устраивали кресла для вельмож и друзей Александра.

— Ты голоден? Позавтракаешь с нами?

— С удовольствием, — ответил великий скульптор. Слуги принесли столы, поставили их перед каждым из гостей и предложили знаменитое местное блюдо — жареную рыбу, ароматизированную розмарином, с солеными маслинами, овощами, зеленью и свежим, только что из печи, хлебом.

— Так вот, — начал царь, — я хочу возвести монумент, изображающий двадцать пять гетайров из моего «Острия», которые пали у Граника во время первой атаки на персидскую конницу. Чтобы сохранить сходство, я набросал их портреты, прежде чем их тела возложили на погребальный костер. Ты должен изобразить их в ярости атаки, в пылу битвы. Должны ощущаться ритм их галопа, жар из конских ноздрей. Пусть все выглядит как на самом деле, не считая разве что живого дыхания, поскольку боги еще не передали это в твою власть.

Александр опустил голову, и среди общего веселья, перед кубками вина и полными ароматных яств блюдами его глаза заволокло печалью.

— Лисипп, друг мой… Эти юноши превратились в прах, и их голые кости лежат в земле, но ты, ты уловишь их трепетную душу, поймаешь ее в воздухе, прежде чем она пропадет совсем, и навеки запечатлеешь в бронзе!

Он встал и подошел к окну, выходящему на залив, который сверкал под лучами южного солнца. Все остальные ели, пили и веселились, разогретые вином. Лисипп приблизился к Александру.

— Двадцать шесть конных статуй…— говорил царь. — Турма [8] Александра у Граника. Должна быть воспроизведена неистовость конских ног и мощных спин, ртов, открытых в воинственном крике, рук, грозно потрясающих мечом и копьем. Ты понимаешь меня, Лисипп? Понимаешь, что я хочу сказать? Монумент будет установлен в Македонии и останется там навеки на память об этих юношах, которые отдали жизнь за нашу страну, презрев тусклое, бесславное существование. Я хочу, чтобы ты отлил в бронзе твою собственную жизненную силу, чтобы твое произведение стало величайшим чудом, какое только видели в мире. Люди, проходящие перед монументом, должны трепетать от восхищения и ужаса, как сами эти всадники перед атакой, будто это их собственные рты раскрылись в крике, летящем за пределы смерти, за пределы мрачного Аида, откуда никто никогда не возвращался.

Лисипп смотрел на него, онемев от изумления, его огромные мозолистые руки безжизненно повисли.

Александр сжал их.

— Эти руки могут создать чудо, я знаю. Нет задачи, с которой ты бы не мог справиться, если захочешь. Ты такой же, как я, Лисипп, и потому никакой другой скульптор никогда не сможет сделать статую с меня. Ты знаешь, что сказал Аристотель в день, когда ты закончил мой первый скульптурный портрет в нашем уединении в Миезе? Он сказал: «Если бог есть, у него руки Лисиппа». Так ты изобразишь в бронзе моих павших товарищей? Ты сделаешь это?

— Сделаю, Александрос, и это творение повергнет мир в изумление. Клянусь.

Александр кивнул и пристально посмотрел на него взглядом, полным любви и восхищения.

— А теперь пошли к столам, — проговорил он, беря скульптора под руку. — Поешь чего-нибудь.

ГЛАВА 11

На следующий день с большой свитой рабов, прекрасных женщин и девушек прибыл Апеллес. Он был в высшей мере изящен и несколько эксцентричен в своих ярких одеждах и с ожерельем из янтаря и ляпис-лазури на шее. Ходили слухи, что Теофраст написал сатирическую книжку, озаглавив ее «Характеры», и что именно Апеллес вдохновил его на человеческий тип выскочки, всячески старающегося привлечь к себе внимание.

Александр принял художника, пришедшего вместе с прекраснейшей Кампаспой, в своих личных апартаментах. Кампаспа все еще носила пеплос молодой девушки — единственный способ не прятать роскошные плечи и великолепную грудь.

— Рад видеть тебя в добром здравии, Апеллес, и так же рад, что красота Кампаспы по-прежнему служит для тебя источником вдохновения. Привилегия немногих — жить с такой музой.

Кампаспа зарделась и подошла поцеловать ему руку, но Александр распахнул объятия и прижал ее к себе.

— Твои объятия, как всегда, крепки, государь, — шепнула она ему на ухо тоном, который разбудил бы чувства и в трехдневном покойнике.

— У меня и кое-что другое не менее крепко, если ты еще не забыла, — прошептал он в ответ.

Апеллес смущенно кашлянул и проговорил:

— Государь, этот портрет должен стать шедевром, достойным пережить века. Или, точнее, портреты, так как я хочу написать два.

— Два? — переспросил Александр.

— Разумеется, если ты согласен.

— Сначала послушаем.

— Первый должен изображать тебя стоящим, когда ты подобно Зевсу мечешь молнии. Рядом орел, который также является одним из символов династии Аргеадов.

Царь с сомнением покачал головой.

— Государь, я хотел сообщить тебе, что и Парменион, и Евмен единодушны во мнении, что тебя следует изобразить именно в таком виде, особенно для воздействия на твоих азиатских подданных.

— Ну, если они так говорят… А другой?

— На другом ты будешь верхом на Букефале с копьем в руке мчаться в атаку. Это будет незабываемо, уверяю тебя.

Кампаспа негромко хихикнула.

— В чем дело? — спросил Апеллес с плохо скрытой тревогой.

— Я подумала о третьем портрете.

— О каком? — спросил Александр. — Двух недостаточно? Я не могу провести остаток жизни, позируя Апеллесу.

— На этом ты будешь не один, — объяснила девушка и снова хихикнула, еще более лукаво. — Я подумала о портрете с двумя фигурами, где царь Александр изображен в образе бога Ареса, отдыхающего после битвы. Его доспехи разбросаны по прекрасному заросшему цветами лугу… А я бы могла стать ублажающей его Афродитой. Знаешь, что-нибудь вроде той картины, что ты писал в доме того греческого полководца… как его?