Четвёртая ноосфера - Виталий Акменс

– Да ты… п-ф-ф!

– А Румян, да, хороший шут, полезный. Развлекает таких, как ты. И позорит, в качестве бонуса. Что он там, Орден одминов хочет ограничить? Или уже не модно? Теперь хит сезона: «Мы приказываем вам самораспуститься!»

– Вот именно! Ты что, не видишь, что творится?! Да мы все как псы, нас травят друг против друга! Брат на брата, муж на жену. А чужие вообще готовы перегрызться. Как собаки! А вам бы только хи-хи да ха-ха. Поколение дебилов. Ну что ты лыбишься?

– Ничего, ничего. Просто я… мне казалось, ты любишь собак.

– А я и люблю! Ты знаешь, что собаки служили в обороне Щепи? Знаешь, как это было? Как они голыми руками… зубами на оккупантов бросались? А в разведке – ты представляешь, какой у собаки нюх? В пятьсот раз лучше нашего. Они любую разведгущу за километр чуяли. Враг не понимал: как так, всё отрезал, всё обрубил, а они живут! И бьют так, что не залижешь. Да мы должны были им памятник на главной площади ставить! А что вместо этого? Эх, имел бы я собаку…

– Кто тебе запрещает? Владыка Врахшт?

– Не смешно. Были бы с нами собаки, ух, мы бы тут такое устроили! Мы бы всех этих нянек и СРаМарей… Кстати, ты знаешь, что за год до падения СРаМа…

– Боюсь, что нет. Всё, Евбений, приятно было с тобой пообщаться, но у меня дела. Давай, выкарабкивайся. И держи себя в руках. А то опять попадёшь в историю. Бывай!

Разворачиваюсь и ухожу, делая глубокий, довольный вздох. Надо остерегаться хорошего настроения. Столько гадостей сохнут по мне, а я даже с этим дуриком помирился. А вообще интересно, откуда между нами такая «любовь»? Как у кошки с собакой. Мы ж из разных миров, между нашими мозгами связей меньше, чем у лягушки в позвоночнике. Не говоря уже о возрасте. Ладно, катись он в… прошлое. Нагрузил меня. Даже добрый грузит так, что хочется плакать о потерянном вектыре и прочих неудачах месяца. Дышать надо глубже. А думать меньше. Сейчас…

– Эй, Турбос, подожди!

– Что?

– Я почему тебя искал? Я спросить хотел. Это же твой отец Йон Рось? Ну, такой высокий, светловолосый, с бородкой.

– Ну.

– Он не говорил, что делает ночью в маяке?

– Ночью? В маяке?!

– Ну маяк заброшенный, там ещё комнатка такая, некоторые любят… короче, я там это… неделю назад Соньку пригласить хотел. Вот. А там он.

– Кто? Отец мой?

– Ну.

– И что он там делал?

– Не знаю. Тебя хотел спросить. Ты не подумай, я не из-за этого на тебя… просто планы он нам подпортил.

– Не понял, он там был с кем-то?

– Нет, вроде один. Ждал кого-то. Или искал. Под кроватью что-то проверял. В общем, нервный был. В смысле, беспокойный.

– А ты что?

– А что я? Я даже заходить не стал. Вроде мужик серьёзный, как-то… ну, надо – значит надо. Просто не хотелось бы в следующий раз мешать друг другу.

– Слушай, Евбений, мне он ничего не говорил. И вообще не помню, чтобы он любил эти ваши причалы. Это точно был он? Ты прихожую видел?

– Ну, ясен пень. Что я, дурак? Йон Палыч Рось, шестьдесят девятого года. Правильно?

– Правильно, – вздыхаю я.

– То есть ты не знаешь?

– Нет.

– Понятно. А спросить можешь?

– Он сейчас занят. Как освободится, спрошу.

– Спасибо.

Он хочет сказать что-то ещё, но то ли челюсть устала, то ли разум занемог, а может, и реально говорить нечего – в общем, худший финал беседы придумать сложно. Лучше б он взбесился. Хоть расстались бы на скорости и не жалея. Всё настроение заляпал. Я-то тут при чём? Я своих родителей не женил, почему я должен отдуваться за их личную жизнь? Может, мне ещё маме рассказать?

Нет, так разговоры не завершают. Оборачиваюсь с целью высказать его довольной роже всё, что я реально думаю о политиках, собаках и чужой частной жизни… но довольной рожи нет. Осталась просто рожа. Я бы даже сказал, маска. Её хозяин массирует себе голову повыше левого виска, а потом разворачивается и уходит. И до меня опять как до жирафа доходит, что смотрел он не на меня, а мимо.

– Рассказать… не видишь… а чайку-то вот… молодые… давай вон там… любила, конечно… а вот таким вот…

Пожилая женщина стоит у крыльца и голосит на закрытую дверь. Ну, как голосит? Причитает. И как пожилая? Лет семьдесят. Правда, выглядит так себе, даже на уровне прихожей. Блёкло, рвано, и явно не потому, что сама так захотела.

– А ты гром… да что дети… политика в силу… и тебе помыть… вчера звери…

Она говорит, безусловно, слова. Слова даже соединяются в кое-какие фразы, и гостиная ищет смысла в рабочем порядке, вот только уши раскаляются вовсе не от жары.

– Здравствуйте! – говорю чётко и бодро, как учили. Я же сегодня хороший. Добрый и вежливый.

– Ой, здравствуй. Это ты? – говорит женщина.

– Это я.

Ах, как же здорово, когда люди понимают друг друга!

– Как ты вырос. Что-то давно тебя не видно. И твои в гости не ходят. Как, у вас там всё в порядке?

– Всё в порядке.

– Хорошо. А я вот… – бабушка кивает на крыльцо и продолжает таким вот занятным образом: – А прибежит… но ссорами-то… приютить себе на… холоднее… да не было… домик-то какой…

Жмурю глаза, чтобы не видеть. Кто бы мне уши зажмурил? Кто бы ношик загородил? Словесный салат! Даже в слепые времена это считалось болезнью, бедой, инвалидностью… и поводом посмеяться для долбаных древних счастливцев. Рокыр в пукытым! Я уж думал, что в нашем тесном мирочке всё налаживается. Что ж ты делаешь, бабуля, у тебя ГЭ сто сорок три процента и на меня перекидывается!

– …Со многими… сидит он… не жарко… забыла… не забыла…

Вопреки видимости, она не спорит с крыльцом. Она мечтает взойти на него, потому что это её крыльцо. И дом её. Но что-то ей мешает. Впрочем, гадать не приходится. Даже попятиться не успеваю. Открывается дверь, и выходят две бороды, не лишённые тел и аппаратуры при них. На этот раз, помимо живота, на каждом поясе висит какая-то тара. У тары есть то ли шланги, то ли щупальца, но память пасует перед их видом и не находит ничего лучше, чем выудить из дальних далей картинки старинных ручных пылесосов.

– …Рвёт себе… а новый… погубят… больно… зачем… пальчики!

Интонация дамы меняется с причитающей на призывную. Одмины подходят к женщине с боков и закрывают её от меня. Уровень ГЭ стабилизируется где-то недалеко от критической отметки. Раздаётся невнятный стон с нотками удивления, плавно переходящий в комфортную, сертифицированную тишину.

День четвёртый

Сохранность 87%

– Мыло! Ты добрался! Ну, герой, дай пожать твои верховные пальцы! А я уж думал, что-то стряслось.

– С кем? Со мной?!

– Ну не со мной же! Говорят, рыбы снова кусаются. Помнишь этого… Серёгу, или как его?

– А, искромётный лакунный юмор? Узнаю! А что это тебя на рыбу потянуло? В рыбаки подался? Или в няньки? А? Хах-ха-ха!

Обнимаемся и жмём друг другу руки.

– Ну ты ряху себе отожрал! – говорю я. – Понятно, почему няньки свою живность вооружают. Ты ж их всех поедаешь ещё на берегу, другим не остаётся.

– Вот только не надо завидовать. Давай, лучше рассказывай, как докатился до любви к морепродуктам. Или ваш завод разогнали, и тебе есть нечего?

– Мечтай-мечтай! Наш завод ещё такое выдаст, что Сидабринис Остас пожухнет!

– А, ну да, вы тут процветаете. Признавайся, ты Марко де Лукво заморил? О вас уже весь мир гавкает. Скоро туристы понаедут. Ещё у вас зонд какой-то незаконный обнаружили…

– Вот, видишь, сколько ты пропустил? А ещё у нас морскую корриду возрождают. Только тс-с-с-с!

– Подумаешь, морская коррида. Лучше про выборы расскажи. Клим Румян – это твой псевдоним?

– Нет, он мой ставленник. Давай, не стой на пороге, Пашок уже ждёт.

– Пашо-о-ок!

Парни мощно смыкаются руками, не озвучив ни слова. Вы что, через белую комнату? А не обнаглели без меня?

Пашок, уже не один час, как приехал. Он почти не изменился, только раньше казался взрослее, а теперь в самый раз. Такое же удлинённое лицо и высокий лоб, где вдоволь места для интеллектуальных морщинок. Он и сейчас ими пользуется, как настоящий мыслитель. Расстояние в полземли для его мозгов уж точно не помеха, но даже он в своём телесном облике выглядит расслабленным и сияющим, будто секунду назад добежал первым до финиша.

Мы вталкиваемся в двери, словно с ноги выбивая целую стопку холодных, колючих месяцев. Месяцы катятся в прошлое со скоростью секунд. Яна встречает нас с бутылкой дорогого вина по древней рецептуре из слепых времён. Она держится молодцом. Да что там – её маленький ротик чудом не взрывается от смеха, и мне откровенно до лампочки, какими упоротыми идиотами она видит нас в эти славные мгновения. Эти мгновения мы все заслужили. Это, чтоб знали, называется жизнь!

– Дай сюда руку, – полушёпотом говорит Яна, смотря на меня как-то непривычно, снизу вверх, хотя она не намного меня ниже. – Открой кабинетик.