От любви до ненависти - Елена Белкина

— Ты меня поняла? — спросил он.

— Конечно. Я буду искать себе работу.

— Почему?

— Потому что я не хочу за одну и ту же зарплату быть и редактором газеты, и любовницей ее спонсора.

— Почему за одну? — удивился он. — Две, три, десять! Назови!

— Вы меня покупаете?

Синева его подбородка стала серой.

— Вы меня оскорбляете! — сказал он заносчиво, официально (и опять с акцентом).

— Да? А мне показалось, что вы меня оскорбляете!

Разговор зашел в тупик.

— Ладно, — сказал он. — Идите и спокойно работайте. Будем держаться производственных отношений. Я не подлец какой-нибудь. Я силой женщин не беру.

— Спасибо, — поблагодарила я.

И ушла с тоской, понимая, что это не последний натиск с его стороны.

Что ж, дождусь второго и тут же, как говорят, пятки насолидолю.

Прошло несколько дней.

Работа шла своим чередом.

Раздражал только хохочущий, потный и с вечным перегаром Фофанов. Но хохотал он впустую: мои умные ребятки быстро раскусили его и брезгливо сторонились. Его это не смущало. На мое замечание о том, что у нас в редакции сухой закон, он ответил:

— А я в редакции и не пью, милейшая начальница. Что ж касается моего личного времени, это мое личное дело. Не так ли? И разве вы считаете меня членом редакции? Приятно!

Вскоре на моем столе оказался материал, подписанный его фамилией. Довольно острый, довольно желтый, в духе нашей газеты. И запятые, и буквы все были на месте. Кто ему сварганил эту статью, неизвестно, но придираться я не хотела, да и не имела, в сущности, оснований. Пришлось дать статью в номер.

Антон был грустен, я старалась с ним поменьше общаться. Но не удержалась и как-то в деловом разговоре, между слов, спросила (с искренним сочувствием, клянусь!):

— Ну что, Антоша, полегче? Может, останешься?

— Издеваться изволите? — ощерился он почти со злобой.

— Да нет. Извини.

— Извиняю.

Мне казалось, что в жизни настала черная полоса.

С мужем отношения были отчужденные, он смотрел как-то виновато, и это все больше убеждало меня, что я права в своих предположениях насчет девчушки. Ладно, сама не без греха. Затем: чувствовалась нависшая тень Василия Натановича. Затем: Фофан раздражал необычайно. Затем: сама газетная работа стала вдруг меня утомлять. Мне уже не казалось так весело, как раньше, выпускать желтоватое изданьице с легким налетом скандала.

Затем: Антон.

Да, представьте себе.

Все именно как в сказке: чем дальше, тем страшнее (а дальше будет еще страшнее). С величайшим изумлением я стала понимать, что думаю об Антоне больше, чем хочу И это было не то, что с Ильей, не желание «получить дозу». Думы эти были странные: я злилась на себя, была недовольна собой. Еще недавно хотела, чтобы меня срочно опять любили и чтобы я срочно любила сама. И вдруг четко осознаю: не хочу. Не хочу никакой любви. Не хочу, чтобы меня любили, пусть провалится этот Антон со своей любовью (но с чего я решила, что это уже любовь, а не увлечение?). Не хочу и сама любить (но уж я-то тем более не только не люблю его, но даже и не увлечена!).

Тем не менее, когда он пригласил меня на свой день рождения, я обещала прийти. Ни ему не надо было приглашать, ни мне соглашаться, но вот — вышло так.

В их двухкомнатной квартирке собрались родственники, друзья и редакционный народ в полном составе. Первым делом, конечно, Антон хвастал своим сыном, которого потом закутали и забрали его родители, живущие неподалеку. Потом он хвастал кулинарными способностями своей жены.

Я не видела ее около года и оценила, что она изменилась в лучшую сторону. Не постройнела, но зато появилась небольшая приятная полнота, идущая ей, особенно лицу. На взгляд некоторых, она могла показаться очень даже ничего, и Антон это понимал и этим тоже хвастал. (В том числе, возможно, передо мной?)

Не любя шумных сборищ, я хотела ускользнуть, не прощаясь, через час-полтора. И уже одевалась в прихожей (была осень, ноябрь), но Антон вдруг оказался рядом.

— Я провожу.

— У тебя гости. И что скажет жена?

— Ты ведь не очень далеко живешь, я скоро вернусь. Гости простят. А жена не ревнивая.

— Неужели?

(Мы продолжали разговор уже в подъезде.)

— Да. Даже странно.

— А почему звонит то и дело?

— Просто хочет слышать. Любит.

— Такие обычно ревнуют.

— Она верит мне. Понимаешь? Понимаешь?! — спросил он с каким-то странным нажимом. Будто обвинял меня в том, что его жена ему верит.

— Это разве плохо?

— Плохо! Потому что мне верить уже нельзя! Потому что я уже не люблю ее! Потому что я жить уже без тебя не могу!

Он взял меня за плечи, развернув к себе, прислонив к шершавой стене подъезда. Я чувствовала себя обязанной сохранять спокойствие.

— Ты пьян, — сказала я. — Отпусти.

— Я не пил сегодня ни капли. Знаешь, о чем я думаю все время? Я не из газеты теперь хочу уйти. Я хочу уйти из семьи. Я даже сына уже не так люблю. Понимаешь, что ты наделала? Стерва ты, стерва! — сказал он, первое слово — с ненавистью, а второе — задыхаясь и целуя меня в шею.

— Не надо никуда уходить. У нас ничего не будет.

— Мне все равно. Будет или не будет, я уйду. А там посмотрим.

— Зачем? Я-то не уйду из семьи. И любовницей твоей не стану. Зачем уходить?

— Потому что не могу. Потому что боюсь ее возненавидеть, а она ни в чем не виновата!

Я торопливо думала: что же делать? Как отговорить этого сумасшедшего? И не придумала ничего лучше, чем предложить:

— Послушай… Давай встретимся завтра вечером и все обсудим.

— Хорошо, — с готовностью сказал он. — Только не в редакции!

— А где?

— Это не проблема. Завтра вечером?

— Да. Но обещай, что ты до этого не наделаешь глупостей.

— Обещаю. Я люблю тебя.

Я промолчала.

Я говорила уже, что плакала два раза в своей взрослой жизни?

Скажу еще: за всю взрослую жизнь у меня ни разу не было бессонницы. При всей моей дистонии, которая, как ни крути, невроз.

Невроз неврозом, а снотворного на крайний случай глотнешь, и через полчаса утягивает в сон. На меня лекарства этого рода вообще сильно действуют.

Так вот, после дня рождения Антона и после странного разговора в подъезде мне не помогли три таблетки элениума. Хоть глаз коли. Десять, сто, тысячу раз я мысленно слышала его фразу: «Я без тебя жить не могу!»

Я вспоминала то, что было раньше со мной.

Истерическое желание завладеть Спицыным.

Эксперимент с Яковом Яковлевичем.

Спокойное понимание, что Сергей будет прекрасным мужем, семейная любовь к нему.