Искатель. 1987. Выпуск №6 - Юрий Пахомов

Воины гребли беззвучно. Лишь изредка тяжелые капли срывались с весел и падали на дно лодки.

Остров, окруженный зарослями папируса, медленно приближался. Послышался отдаленный рокот тамтама. Обитателей острова предупреждали о нашем приближении.

Святослав ЛОГИНОВ

МИКРОКОСМ

— Есть и иные авторы, но все они подобны названным. Слушай, я читаю:

«Возьми по части сладкой соли, горькой соли, соли каменной, индийской, поташа и соли мочи. Прибавь к ним хорошего нашатыря, облей водой и дистиллируй. Поистине выходит острая вода, которая сразу же расщепляет камень». —

Стефан Трефуль поднял голову и, глядя в полумрак перед собой, сказал:

— Я не проверял рецепта, но думаю, что он верен. То, что артист производил сам, можно легко отличить по ясности письма. Но даже у честного адепта внешняя цель — делание золота — оттесняет цель высокую — познание истины. Нетерпение рождает ошибку, и тогда является камень, красный, белый или же иной, от ртути, урины или тартара и, по словам адепта, совершает превращение неблагородного в прекраснейшее.

«Возьми на фунт свинца унцию тонкого серебра и положи туда белого камня, и свинец превратится в серебро, коего количество будет, смотря по доброте камня».

Этот рецепт я повторил и получил металл белый и твердый, коим можно обмануть незнающего Испытание же крепкой водой показывает прежний свинец, с малой долей серебра Не зная натуры, мастер принял мечту за истину. Всякое алхимическое сочинение страдает тем же смешением. Отсюда заключаю: все изложенное здесь — ложно! — Стефан ударил ладонью по груде книг и манускриптов, отчего поднялся столб пыли, а одна из свечей погасла.

— Сильный тезис, — признал Мельхиор Ратинус Из узкогорлого кувшина, стоящего в неостывшей золе очага, налил в кружку горячего вина с пряностями, попробовал и, как это делал всегда, добавил сахара, процитировав одну из бесчисленных «Диетик»: «А сахару много есть не повелеваем, но в скорбности…» — и лишь затем закончил начатую ранее фразу:

— Чем же ты собираешься заменить отвергаемое тобой знание?

Был вечер четверга. Вот уже много лет кряду, еженедельно по четвергам профессор и доктор канонического права Мельхиор Ратинус приходил в гости к своему коллеге и приятелю профессору и доктору философии Стефану Трефулю и проводил вечера, беседуя о тайнах естества и неторопливо прихлебывая из серебряной кружки пиво, если дело было в жаркую пору, либо, когда на дворе стояла стужа, горячее вино, которое Стефан собственноручно варил в одной из печен своей лаборатории. Обычно приятели обсуждали проблемы чистой науки и к тому времени, когда в кувшинчике показывалось дно, доходили до парадоксов и неразрешимых противоречий. Последнее — очевидно, если учесть разницу привычек и темпераментов. Мельхиор Ратинус был поэт, весьма искусившийся в героическом латинском стихосложении, и все свободное от наставничества время проводил в тесных книгохранилищах аббатства Сен-Мишель. Стефан Трефуль читал школярам натуральную историю, а среди горожан прославился как алхимик, близко подошедший к открытию тайны. Только двое учеников и друг Ратинус знали, что Стефан ищет среди реторт не золота и серебра, а истину. Поэтому Мельхиор и был удивлен неожиданным выводом Стефана.

— В книгах нет правды, — сказал Трефуль, — это и другие признают. «Ежели мастерство не изучено будет у искусившегося художника, то через чтение книг оно не приобретается». Однако и в опыте не отыщешь абсолютной истины, ибо руки и глаза имеют свойство ошибаться. Но можно заставить говорить саму природу, она не умеет лгать, надо лишь дать ей уста.

— И как ты хочешь это сделать?

— Вот здесь, — Трефуль поднялся, — в этой самой лаборатории, от ветра, воды и камней я создам иной микрокосм, искусственного человека, вполне совершенного гомункулуса — истинного, всезнающего и открытого!

Мельхиор уважительно оглядел смутно освещенные стены, потемневшие от копоти, столы, заваленные стеклом, шкафы, набитые приборами, печи, жернова ручной мельницы, остов хищной птицы у потолка. Да, здесь могло произойти всякое, но все же профессор усомнился:

— Чтобы синтезировать гомункулуса, нужно владеть камнем, состав которого ты собираешься узнать у самого гомункулуса. Нет ли здесь противоречия?

— Камень ищут одни златолюбцы, — сказал Трефуль, — камень не может быть живым, а мне нужно живое.

— Тогда повторю вопрос: как ты хочешь этого достичь?

— Не знаю. Ясно лишь одно — ничего совершенного нельзя сделать иначе, как подражая природе. О дальнейшем — молчи.

Ратинус приложился к напитку и, переводя разговор на другую тему, сказал:

— Стефан, я слышал, будто у твоей племянницы появился воздыхатель.

— Мне ничего об этом не известно, — сказал Трефуль, — но если это правда, то я дам Кристине приличное приданое, чтобы она могла честно выйти замуж.

— Я думал, ты бережешь ее для себя.

— Я берегу ее для искусства! — отрезал Трефуль.

Кристина была бедной девушкой, которая три года назад пришла учиться медицине, чтобы потом сдать экзамен перед коллегией цирюльников, принести присягу и стать, так же как и ее мать, «присяжной бабой» — повивальной бабкой для богатых.

В коллегию, где Трефуль читал краткие курсы анатомии и фармации, женщины поступали довольно часто. Это были либо потомственные акушерки, которым судьба не оставила иного пути, либо постаревшие университетские проститутки, не желающие терять привилегий. Ясно, что Трефуль смотрел на них с легким презрением, но… Теперь он сам не мог вспомнить, как случилось, что он, прежде не имевший учеников, разрешил Кристине появляться в лаборатории, а потом даже объявил ее своей племянницей — незаконной дочерью покойного брата. За три года Стефан привык к помощнице, которой можно было доверить многое. Новость, принесенная Мельхиором, неприятно поразила его, хотя, по совести говоря, Стефан не слишком в нее поверил То есть, воздыхатель, конечно, мог появиться, но вряд ли у него серьезные намерения, все-таки Кристина дочь акушерки. А на легкую интрижку девушка не согласится, в этом Стефан был уверен.

Кроме Кристины в лабораторию имел доступ еще один человек — Пьер Тутсан, уличный мальчишка, ловкий в работе и мелком жульничестве. Он не верил ни во что и не признавал никого, кроме своего мудрого и всеблагого хозяина, который отыскал когда-то Пьера на городской свалке, накормил, вымыл, одел и, с помощью ласки, окрика, а порой и трости, превратил его в послушного помощника. В ведение Пьера были отданы горны и печи, заплесневелые бочки для мацерации и широкие плошки для хрусталлизации соли — все то, что требовало постоянного догляда.