Мир чеченцев. XIX век - Зарема Хасановна Ибрагимова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В своих «Исторических очерках» Ю. Клычников и С. Линец высказали идею, что именно природно-географические условия, отсутствие необходимых для развития любого общества излишков продуктов труда приводили к тому, что их горцы искали в набегах или наездничестве, выступавших в качестве компенсирующего экономического фактора. «И даже на равнинах Чечни, – восклицают авторы, – которая, казалось бы, самой природой была предназначена для получения обильных урожаев, земледелие становится доминирующей формой хозяйства лишь во второй половине XIX века после проникновения сюда товарно-денежных отношений. Активно осваивающие с конца XVIII века равнину чеченцы, переходили от эпизодических набегов к широкомасштабной, систематической экспансии на своих соседей…». Правда, далее в книге мы находим небольшое отступление, где авторы замечают, что российские власти также применяли традицию набегов с целью захвата добычи у горцев, т. н. «баранты», чтобы «возместить экономический ущерб, понесенный от их хищничеств». Иначе, как разжиганием межрелигиозной вражды не назовешь высказывание о том, что «.в исламе с его призывом к войне против неверных набеговая система нашла свою идеологическую базу». Ведь даже самому далекому от религии человеку известно, что ислам сурово осуждает кражи и грабежи и выступает за сохранение мира и благополучия182. Чеченский адат не делал никакого принципиального различия между кражей, разбоем и грабежом. Всякое похищение чужого имущества классифицировалось как воровство183.
В.В. Дегоев в своей монографии выдвинул постулат, который касается признания экономической самодостаточности горских обществ184. Это, казалось бы, вполне невинное утверждение автора (со ссылкой на английского учёного Л. Мозера) фактически разрушает концепцию М.М. Блиева о набеговой системе как об одном из средств экономического выживания горцев, которую, как представляется, автор сам разделял, будучи соавтором прежней книги о Кавказской войне, основанной именно на этой концепции. В чём же тогда видит автор сущность набеговой системы? Он относит её, в первую очередь, к проявлению ментальности горцев, оценивая её как своеобразный социально-культурный институт, некую общественную привычку185.
В 2006 году была опубликована статья Л.С. Гагатовой и В.В. Трепавлова «Кавказская война». По мнению ее авторов, набеговая система «…это явление, обусловленное закономерностями общественного развития некоторых народов Северного Кавказа. Оно характерно для эпох и распада родового строя и формирования начальной государственности. Разрушение первобытных, архаичных социальных структур неизбежно сопровождается ростом набегов как средства добывания материальных благ. Именно такие процессы разворачивались в тейпах Чечни и многих «обществах» Дагестана, когда Россия своим проникновением на Кавказ вмешалась в естественный ход вещей. Имперская военная машина создала препятствия для практики набегов. Размах Кавказской войны, крупные походы горцев (которые пришли на смену мелким набегам и сделали широким военно-хозяйственным промыслом), оборона от русских войск требовали организации власти и управления по принципу единоначалия.»186.
Можно было бы снисходительно отнестись к данному мнению, в вопросе изучения чеченского народа, указанных выше хороших специалистов в своих областях – истории кавказского образования и истории ногайского народа но, эти выводы предлагаются для преподавания в школах, воспитания учащихся, что вызывает недоумение, в связи с искажением исторической действительности, ведущей к разжиганию национальной розни. Направляя проницательный исследовательский взгляд на особо чувствительные и ранимые сферы общественной жизни, всегда полезно и даже обязательно предварить подобное вторжение благоразумным самоограничением, определив меру дозволенного проникновения в нежные ткани общества и, тем более, всячески избегать бесцеремонности в обращении с фактами, быть может, только благодаря случаю приоткрывшимися терпеливому взору исследователя, и не всегда являющимися абсолютными, так как еще очень много скрыто от нашего пытливого ума187.
Крупнейший русский историк конца XIX – нач. ХХ в В.О. Ключевский не подвергал специальному изучению тему исторических связей многочисленных народов и их включение в состав России. Но его концепция образования Российского государства приобрела характер комплексного исследования различных факторов, и это оказало большое влияние на методологию научных исследований не только его современников, но и представителей других поколений исследователей. Для нашей темы важны взгляды Ключевского на причины и пути расширения русской империи. «История России есть история страны, которая колонизируется, область колонизации в ней расширялась вместе с государственной территорией»188. Колонизационные движения, по его мнению, играли профилирующую роль в жизни русского народа. Они его привели в разные регионы, в том числе и на Кавказ. Завоевания Российского государства объясняются чисто государственными интересами189.
«Свое» и «Чужое» противостоят друг другу как отображение реальной истории – в качестве противоборствующих позиций в историографии. Что касается противостоящих позиций, в которых выражена борьба «Своего» и «Чужого», то они относятся к целому ряду аспектов, связанных с Кавказской войной, и представлены, в частности: как разногласия в оценке набеговой системы и ее роли в экономике горцев; как противоборствующие подходы в оценке причин Кавказской войны и той стороны, которая являлась виновной в ее начале; как различия в отношении депортации горцев и т. д.
Условно можно охарактеризовать позиции исследователей как «прорусские» и «про-кавказские», имея в виду не только связь этих позиций с этнической принадлежностью авторов (хотя в большинстве случаев есть и такая связь), а сущность позиций. Задача действительно научно-профессионального отображения истории состоит в том, чтобы совместить, соединить разные «правды», «Свое» и «Чужое» и вычленить вариант объективного отображения истории от имени науки – то есть от имени и по поручению всего человечества как всеобщего интеллекта, что, в свою очередь, требует повсеместного принятия научной этики и кодекса профессионализма и этичности, предполагающих высокую ответственность ученых-историков перед человечеством за верную реконструкцию его истории190.
Создание образа врага как жестокого и коварного противника необходимо было в ходе Кавказской войны, чтобы обосновать убийство человека. Дегуманизация врага основана на представлении о чужих как о ненастоящих людях, поэтому законы и нормы морали на них якобы не распространяются. Враг должен быть плохим, поэтому отрицательные качества гипертрофируются (приверженность воровству, агрессии, мародерству и т. п.), а качествам положительным по обычным «мирным» меркам, придается негативный смысл (мужество оценивается как бездумный фанатизм или дикость). Таким образом, враг дегуманизируется, все связанное с ним упрощается до самых примитивных причинно-следственных объяснений. То есть, во всех бедах обвиняется противоположная сторона, которую и надо убрать – уничтожить, выселить, унизить, выставить в неприглядном свете и т. д. К сожалению, многие историки продолжают эти традиции военного времени, выступая в разрез с исторической памятью и, зачастую, с религиозной моралью191.
«Чувство любви к иноверцам, – говорил в своем слове Преосвященный Иосиф, архиепископ Литовский, – есть обет всея моей жизни (несмотря на их ненависть к православным), и малодушная ненависть не коснется моего сердца даже
