Выжженный край - Нгуен Тяу

— Кстати, вчера я разговаривал с одним бывшим солдатом марионеточной армии, — продолжил он, немного помолчав. — Он сказал, что крышки с этих штук разрешалось снимать только по особому приказу. Иногда о захороненных «вазонах» забывали, меняли позиции, а они так и оставались лежать, где лежали, с закрытыми крышками. Шло время, были и бомбежки и орудийные обстрелы, «вазоны» раскололись, но все же были присыпаны землей, а потом их закрыли еще дикие травы и тростник. «Вазонам» бы этим положено весь вредный дух из себя выпустить, три года прошло, но он и посейчас, как видно, сохранился, и все потому, что оказался упрятанным в землю. А в земле — все равно что под крышкой. Пройдешь мимо, не тронешь — все в порядке, но стоит, к примеру, траву скосить или тростник, или землю распахать — ядовитый газ тут как тут. Сдается мне, что «вазоны» остались еще и на поле, которое вы называете «Подножье облачков», и в самом селе.

— Ну, а про мины вы что-нибудь слышали? — спросила Кук.

— Нет, ничего такого…

— Тогда следующий раз, прежде чем начать любые раскопки, Непременно сообщите мне. Это мое условие. Договорились?

Немало испытаний выпало на долю этого края, великое множество людей пролило свою кровь за то, чтобы стал он свободным, но и сейчас земля под ногами победителей далеко не была устлана розами. На старом поле боя вновь развернулась битва — битва трудная и затяжная. Да и как одним махом хотя бы охватить все проблемы, трудности, возникшие сейчас, легко ли сразу осознать: чтобы окончательно выйти из войны, понадобится много сил, старания, может быть, даже столько же, сколько требовалось в военное время.

Кук шла домой пешком. Велосипед пришлось оставить в лавчонке. Было темно, луна скрылась за облаками. Кук шагала по кромке ноля, где стоял рис. Скоро он созреет. А каких-нибудь полтора месяца назад здесь были позиции бойцов К-1. Кук узнавала старые окопы, траншею. Вспомнилась высокая фигура Нгиа…

Вот и еще один день промелькнул, полный хлопот и волнений. Кук вдруг почувствовала, как она голодна. Матушка Эм ее совсем заждалась, небось в который уж раз разогревает рис, а лучинка, что втыкают прямо в густые заросли кустарника у поворота к их дому, чтобы осветить дорогу, наверное, давно уж догорела.

…Перед глазами появился другой огонек — пламя свечи рядом с суровым и мужественным даже в смерти лицом любимого в небольшом строении на берегу лагуны Там-зяпг. Бойцы из К-1 послали за Кук, чтоб она могла проводить Нгиа в последний путь. Кук не помнила, как совершила весь этот длинный путь. В памяти не осталось ничего, кроме того, что сидела на заднем сиденье чьей-то «хонды»… Забыла даже поблагодарить того, кто ее вез, не спросила его имени. Потухшими глазами глянула она на Хьена, он стоял у гроба, и, вся дрожа, склонилась над бесконечно дорогим, теперь таким неподвижным, застывшим лицом, отчаянно вглядываясь в него. Ей почудилось, что Нгиа спит, так спокойно было это лицо, — спит, усталый после боя. Знакомые четко очерченные губы, густые, заостряющиеся к вискам брови, только прическа другая — волосы смочены и аккуратно зачесаны набок, кто-то только что прошелся по ним гребенкой.

Свеча догорела и наклонилась, подожгла бумажную тарелку, на которой стояла, и пламя, как маленький факел, странным образом осветило лицо, сделав его таким чужим, что Кук заплакала навзрыд. Хьен подскочил, загасил огонь и поставил в обгоревшую с краю тарелку новую свечу…

Кук медленно шла вдоль старой траншеи и вспоминала, как мучительно хотелось ей почему-то растрепать эту чужую, аккуратную, застывшую прическу, сделать лицо любимого таким, как всегда…

Шесть лет длилось их знакомство с Нгиа, шесть быстро пробежавших лет. Кук тогда была совсем юной, она проходу не давала Нгиа, упрашивая, чтоб ей позволили стать связной. Нгиа, и сам юный — в тот год ему едва сравнялось девятнадцать, — казалось, всецело был поглощен своим делом и не обращал никакого внимания на надоедливую девчонку. Но пришла пора уходить из родного села — близилось наступление, — и Нгиа, которому вроде бы радоваться надо, неожиданно для себя загрустил. То и дело всплывало у него перед глазами хорошенькое озорное личико, он вспоминал, как Кук хватала его за руку или дергала за рукав, пытаясь привлечь к себе внимание, как бегала всюду за ним хвостиком, лишь бы по ее вышло, лишь бы связной сделали, и как он всегда гнал ее от себя.

В конце шестьдесят девятого Нгиа уже командовал отделением. Тогда же здесь появился из Ханоя и Хьен, оба они получили особое задание. В то время враг загнал наших в глухие джунгли. Хьен и Нгиа много ночей провели прямо в море, от морской воды кожа их стала нездоровой, бледной, животы подводило от того, что питались од-пой сырой рыбой и пили соленую воду. В одну из ночей они вышли на пустынные дюны за Восточной деревней, где недавно разместились бронетанковая бригада и рота морских пехотинцев. Самые, можно сказать, трудные тогда были времена. Всех жителей, подозреваемых в причастности к «беспорядкам шестьдесят восьмого года», загнали в концлагеря, а оставшихся собрали в две деревни — Срединную и Восточную. Лишь немногим удалось спастись, и то чудом: убежали в города — Куангчи, а то и дальше, в Хюэ и Дананг. Не прекращались бомбежки, превратившие округу в «белую зону» — голую пустыню. Нужно было много выдержки, терпения, мужества, чтобы остаться здесь. Но Кук осталась. Она ходила в грязном рубище, вымазав лицо, шею и тело сажей и глиной, нечесаные выгоревшие космы падали на лицо, закрывая его. Кук назвалась майоршей, женой какого-то несуществующего Куп — такое она взяла имя. Опа искусно притворялась помешанной и целыми днями беспрепятственно бродила взад и вперед по селу, по песчаному берегу, что-то нечленораздельное бормоча себе под нос, иногда дико вскрикивая, иногда разражаясь визгливым хохотом.

Нгиа и Хьен сразу приметили безумную девушку. И уже на вторую ночь, вылезая из песчаной норы, в которую они закапывались на день, Нгиа решил, что все пропало, они обнаружены: из-за его спины, точно поджидая его здесь, неожиданно выросло это безумное, грязное и оборванное существо.

В прозрачном ночном воздухе, разлитом над белизной песков, Кук узнала Нгиа. Она тихонько вскрикнула — радость и боль были одновременно в ее крике, похожем на крик подбитой птицы. Уронила на песок рисовую лепешку и флягу с водой, которые прятала в своих лохмотьях.

— Кук, малышка! — Нгиа тоже узнал ее и тихонько окликнул, но Кук знаком велела ему молчать. Тут появился и Хьен. Кук поманила их за собой и вела долго, обходя стороной позиции неприятеля. Наконец через седловину, пролегшую между двумя высокими дюнами, они ползком пробрались на маленький заброшенный хуторок. Тишина здесь стояла, как на кладбище.

Тут-то и было убежище Кук, которое она вырыла под землей. Забравшись в него, Хьен до дна жадно выпил всю флягу. Нгиа сделал всего один глоток и долго сидел молча — держал половинку рисовой лепешки и никак не мог откусить, спазмы сжали горло. Уму непостижимо, где Кук раздобыла лепешку и воду. Нгиа не выдержал и первый раз в жизпи заплакал, прижав к груди взлохмаченную, в золе и песке голову девушки.

Над недавно подстриженной, пахнущей свежестью живой изгородью из кустарника тетау весело мигала гирлянда электрических лампочек. Из дома доносились взрывы смеха, и раскатистый мужской голос говорил:

— Это надо видеть! Вам, уважаемые женщины, просто необходимо посмотреть эти места. И не только Хюэ, но и Дананг, и Сайгон тоже…

Значит, в гости заглянул знакомый журналист Суан Тхюи, корреспондент газеты, которая издавалась в их провинции.

В открытую дверь Кук увидела Эм, маленькую То и Суана Тхюи, устроившихся вокруг подноса с едой прямо на низком, едва возвышавшемся над полом деревянном топчане. Они ужинали. За спиной у То пристроилась тетушка Кхой.

— Ли вправду, — наставительно сказала она, тыча пальцем в спину матушки Эм, — не мешало бы тебе Хюэ поглядеть, пусть бы наши власти тебя свозили. Ты целую жизнь на них, почитай, положила, вот и сделали бы тебе добро!

В саду мелькали яркие светящиеся точки — светлячки. Кук ступила на выложенную цветной плиткой веранду, постаралась придать лицу радостное и оживленное выражение и прямо с порога стала кричать, что ужасно проголодалась и сейчас от всего этого пиршества ни крошки не оставит.

— Есть хочу! Хочу есть! — кричала опа, швыряя сумку за полог, отделявший ее кровать. Суан Тхюи бросился ей навстречу, протянул обе руки и крепко сжал ее руки в своих.

— А вы, Суан Тхюи, — сказала Кук, — сами наверняка уже успели побывать и в Хюэ, и в Дананге. Думаю, немало вам довелось там повидать. Да что там говорить, так интересно — большой город, который только-только освободили! Надеюсь, вы нам хоть что-нибудь расскажете? — И она повернулась к Эм: — Матушка, вы сегодня опять на поле ходили?