Дело глазника - Персиков Георгий

– Так я же сказал…

– А глаза, – продолжил, не слушая оппонента, священник, – можно рассматривать как аналог «всевидящего ока», «лучезарной дельты» – символа Великого архитектора. Думаю, вы в курсе, что это такой себе масонский идол? Так что вырезание глаз вполне можно трактовать как подношение «верховной сущности».

– Но отрезание головы-то в эту схему не особо укладывается, – поспешил указать Барабанов.

Но батюшка тут же парировал:

– Так ведь и в вашей теории с отрезанием головы не все гладко. Уж скорее, отрезать иные части тела было бы логичнее.

– Но я…

– Я вас понял, господа. Спасибо, – возвысил голос Роман Мирославович, чтобы пресечь вновь разгорающуюся перепалку. Он потер лоб и внезапно ощутил, что порядочно устал. Хватит с него на сегодня баталий и дискуссий. Но идеи оба спорщика высказали интересные, есть над чем подумать. – Я поделюсь завтра вашими догадками и предположениями с полицейскими, да и сам обмозгую услышанное. А сейчас давайте разойдемся и немного отдохнем. Ловцы черных душ. Кхм… Звучит неплохо.

Бывший доцент и священник на удивление единодушно поддержали эту идею.

Глава 10

Кабинет городского полицмейстера Симона Петровича Бубуша чем-то незримо напоминал антураж гостиницы «Аврора», в которой проживали Муромцев и отец Глеб. Не то чтобы обставлен он был безвкусно, но во всем убранстве сквозил дух провинции с малой толикой самолюбования. А сверху все это «великолепие» было присыпано тонким слоем сентиментальности.

На столе полковника стоял письменный прибор с гравировкой, в коей говорилось, что это подарок его гренадерского полка по случаю увольнения из рядов доблестной императорской армии. Рядом с прибором был водружен портрет семейства Бубуш, но не модный в последние годы дагерротип, а рисованный художником (вероятно, местным), в золоченой рамке из переплетенных цветов и лент.

По стенам высились книжные шкафы, по большей части заполненные папками с документами и особо важными делами. Прямо напротив двери – чтобы каждый, кто входит в кабинет, первым делом упирался взглядом именно в него – висело изображение государя-императора в парадном мундире. По правде сказать, нарисовано оно было примерно с тем же уровнем мастерства, что и семейный портрет, и сам государь вряд ли пришел бы в восторг от подобного художества. Однако хозяин кабинета, похоже, искренне гордился своей «приобщенностью к высокому» и не поскупился на еще одну вычурную раму, только для императора раз в пять большую.

Мебель в кабинете поражала воображение основательностью. Впрочем, это было вполне объяснимо – сам бывший гренадер представлял собой настоящую гору, а потому и кресла со столом и стульями требовались соответствующие.

Справедливости ради стоит упомянуть, что при всей тяжеловесности и провинциальности городского полицмейстера обвинить его в тугодумии у Муромцева духу не хватило бы. Скорее даже наоборот – соображал Симон Петрович на диво быстро, остро и здраво. А в связи с тем, что губернатор лично следил за ходом расследования, Бубуш старался удовлетворять все запросы столичных сыщиков, в дискуссии с ними не вступал и оказывал всяческую помощь. Однако же не стоило забывать, что и городские интересы полковник стремился соблюдать столь же строго. В общем, отношения у Романа Мирославовича с главой полиции Энска складывались вполне гармонично.

Вот и сейчас, когда следователь попросил собрать всех ответственных начальников отделов и уездных надзирателей, чтобы провести общее собрание, Симон Петрович тянуть не стал, а тут же отдал распоряжение. Буквально через час маленький зал был заполнен полицейскими. На стол, за которым сидели сам полковник Бубуш и столичный сыщик, поставили графин с водой и здесь же поблизости установили грифельную доску – по просьбе Муромцева (хотя глаза Симона Петровича и его подчиненных откровенно говорили, что они считают питерского гостя слегка эксцентричным, если не сказать – скорбным умом). Тем не менее Роману Мирославовичу было глубоко плевать на мнение всего полицейского управления Энска. Сейчас было важно, чтобы они его услышали и поняли.

Как только все приглашенные расселись и в зале наступила тишина, следователь поднялся и, взяв в руки мел, заговорил:

– Благодарю вас, господа, за отлично проделанную работу. Однако, как ни печально это отмечать, результатов мы добились смехотворно малых. И здесь нет вашей вины – это исключительно «заслуга» убийцы. Или убийц. Да, согласно нашим текущим заключениям, преступник может действовать не один. Во всяком случае, пока у нас нет никаких подтверждений или даже намеков на то, что он убивает в одиночку. Специалист, проводивший вскрытие и осмотр жертв, высказал предположение, что убийца или убийцы… Давайте для простоты я буду говорить о нем в единственном числе, но вы держите в голове, что речь может идти и о нескольких людях… Итак, по найденным на трупах отметинам, а также по нескольким, не слишком надежным уликам возникло предположение, что преступник вначале обездвиживает жертву. Или придушивает, или бьет по голове, чтобы оглушить.

По ходу того, как Муромцев озвучивал имеющиеся факты, он делал на доске пометки, рисовал и записывал важные моменты. И ему было приятно наблюдать, что некоторые из энских полицейских переносят в свои блокноты эти подсказки.

– Второе – в том случае, если жертва физически сильна. Именно так он поступил с Иваном Непомнящим, бывшим каторжным. В общем, в открытую борьбу убийца не вступает. И все вышеописанное говорит нам о том, что индивид умный, организованный, предусмотрительный и, вероятно, очень уравновешенный, так как совершает убийства в ситуациях крайне рискованных, когда от разоблачения его отделяет буквально хлипкая дверь или появление случайного прохожего. При всем этом он умудряется не оставлять нам почти никаких зацепок. Улик катастрофически мало, показаний свидетелей – тоже. Да по сути, свидетелей у нас вообще нет. Мы движемся в темноте, на ощупь. Не знаем даже, как преступник выбирает своих жертв. Существуют ли какие-то критерии, которые делают того или иного человека для него более привлекательным, или нет? Выслеживал ли он убитых людей заранее или его нападения спонтанны?

– Так что, в морге вообще ничего не нашли? – спросил кто-то из зала.

– Ну не все так печально, – улыбнулся Роман Мирославович. – Немного, но кое-что все-таки обнаружить удалось. Так, к примеру, в бороде последней из жертв – околоточного Дулина – была найдена светло-зеленая нитка, которая дала нам понять, что убийца придушивает своих жертв какой-то тканью. Почему он именно так поступает, пока не ясно. Но так как ни на самом Дулине, ни поблизости никакой светло-зеленой ткани или ткани с рисунком, который включал бы зеленые элементы, обнаружено не было, мы делаем вывод, что эта ткань принадлежала убийце. Также благодаря детальному осмотру ранений удалось установить, что предшествующие смерти травмы – удары по голове неким заостренным инструментом вроде зубила и все дальнейшие манипуляции с трупом, а именно: отрезание головы и изъятие глаз, – подозреваемый производит особым инструментом. Скорее всего, плотницким.

– А чем именно? – снова прозвучало из зала, но голос был уже другой.

Кто именно говорил, Муромцев заметить не успел. Да это было и не так важно. Куда весомее он считал то, что полицейские принимают участие, а значит, их это дело тоже зацепило за живое.

– С глазами убийца управляется предположительно круглой стамеской, а может, ложкорезом…

– Фу ты, паскудство какое.

– Аброськин, следи за словами! – прогудел со своего места полковник Бубуш. Хоть и казалось, что он не слишком погружен в ход событий, а просто дремлет за столом, на самом деле это было далеко от истины. Симон Петрович бдел и внимательно наблюдал за подчиненными. Взор из-под прикрытых век у него был очень острый, как и слух – по звуку голоса он узнавал, кто из его братии заговорил.

– Прошу прощения, ваше высокоблагородие.