Бедствие века. Коммунизм, нацизм и уникальность Катастрофы - Ален Безансон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Христианская религия неустойчива от рождения. Она содержит целое гнездо трудностей, груду причин для сомнения, она нуждается в постоянных трудах, чтобы сохранить равновесие. Но кризисы, постоянно возникающие в силу исторических обстоятельств, редко не подчиняются уже известным схемам. В христианском горном хребте есть места обвалов, где лавины катили с первых веков и катят доныне. Изначальные великие ереси с новыми издержками повторяются течениями, которые считают себя новыми, и людьми, не сознающими, что выходят все на ту же тропу. Они не знают, что идут по следам ересиархов, чьи имена им неведомы, не знают они и о своей доктринальной близости к ним.
Еретические пути, интересующие нас в данном случае, — это самые древние христианские ереси: гностицизм, маркиоиизм и милленаризм.
Гностицизм, по правде говоря, — не специфически христианская ересь. Он паразитирует также на иудаизме и исламе. Он занимает такую широкую область, что я его лишь затрону. Марксизм-ленинизм, как я уже сказал, — это прежде всею исчерпывающая картина мира природы и истории, распростертою между добром и злом, а добро и зло способны опознать и различить только посвященные, обладающие истинным знанием. Они вливают в умы людей спасительное знание и направляют мир к окончательному добру. Эта исходная структура обнаруживается в большинстве течений гностицизма, в частности в тех, что ужасали Иоанна Богослова во времена Коринфа, а св. Иринея — во времена Валентина. Го, что, начиная с Маркса, эта гностическая сердцевина объявляет своей основой позитивную науку, то, что она теряет свое мифологическое богатство, свою поэтическую окраску, впадает в ленинскую прозаическую жвачку, — не значит, что она изглажена. Верно, что многие «прогрессивные христиане» желали вернуть ей изначальную религиозную поступь и плохо понимали, почему коммунизм объявляет себя воинствующе атеистическим, в то время как они одобряют его практическую деятельность и, как они выражались, «метод анализа», т. е. всю теорию в целом. Другие кончили тем, что приняли этот атеизм, сделав своего рода «скачок веры» в обратную сторону и принеся высочайшую жертву последовательности своих убеждений.
Маркионизм, который занимает внутри гностицизма особое место, принадлежит христианскому миру. Это ранний исторический продукт (нач. II века) окончательного разделения Церкви и Синагоги. Маркион считал, что Бог Авраама, Бог Творец и Судия, — не Тот же, что Бог Любви, Спаситель, от Которого исходит Иисус. Поэтому он исключил из корпуса Писаний Ветхий завет и тесно связанную с ним часть Нового. Тем самым христианское Откровение было отделено от Откровения, данного Моисею, и Маркион отрицал, что оно описывает исторические этапы, которые привели к пришествию Мессии. Маркионитский мессия не ищет в библейских пророчествах ни доказательств себе, ни своей родословной. Его легитимность зависит от убедительности «вести», извлеченной только из Евангелия (к тому же подчищенного), с прибавками гностической мифологии, которые и пополняют ее, и руководят ее истолкованием. Этот Христос приносит антикосмическую и диалектическую весть — иную нравственность, возвышенную, героическую, парадоксальную. Ее призвание — подменить собою общепринятую мораль, которую утвердили библейские заповеди. Так, по Маркиону, святые Ветхого завета, служители Бога Творца, заключены в аду, в то время как Бог Спаситель принимает в Своем раю содомлян и египтян, отказавшихся подчиниться закону Моисееву. Евреи в свете этой ереси становились адекватным образом ушедшего мира и устарелой этики, сотворенных другим Богом.
Всегда вместе, гностицизм и маркионизм неустанно будоражили воображение и извращали христианскую мысль. Осужденные как наихудшая ересь при своем появлении на свет, они остались постоянным соблазном, вновь возникая из века в век, но никогда с такой силой, как в нашем столетии. Они были слабым местом вероучительства, расселиной в камне веры, что позволило стольким христианам кинуться в политический гностицизм коммунизма и бешеный маркионизм нацизма.
Тесный союз гностицизма и маркионизма, их взаимопроникновение — еще одна точка соприкосновения между нацизмом и коммунизмом.
В коммунистическом гностицизме схема, построенная на исторических фактах, открыто подменяет библейский смысл истории, отвергая как Бога Творца, так и Бога Спасителя: первый заменен естественной историей человечества, второй — волевой деятельностью партии. Поэтому наступление на христианскую Церковь было предпринято сразу же и за немногие годы принесло ей столько мучеников, сколько она не насчитывала со своего рождения. Но врагами в равной степени были все боги и все религии, поэтому атака пошла и на еврейскую общину, как и на саму идею общины. С конца 30-х годов первоначальный антииудаизм сменился прямым антисемитизмом. После 1945 г. было запрещено выделять евреев среди «жертв фашизма», говорить о Катастрофе и терпимо относиться к сионизму с того момента, как он утвердился в роли независимого национального движения. Коммунизм ревнив и не терпит «других богов пред лицом своим».
Нацизм сосредоточился на маркионитском варианте гностицизма. Формально и временно он одобрил «германское» христианство, не считавшее Бога Богом Авраама. Он преследовал верных христиан. Он попытался обогатить себя элементами эзотеризма и оккультизма конца прошлого века. Он желал пробудить неоязычество — поклонение древним германским богам, и эта новая подделка была оскорбительна для всего, что было в германской мифологии достойного, прекрасного и общего с Гомером. Трудно разобраться, как именно в коммунистической и нацистской системах спасения обстояло дело с ненавистью, уравнивавшей евреев и христиан: евреев ли ненавидели за то, что они породили христиан, или христиан — за то, что они отродье евреев? Гонения настигали сначала одних, потом других, кого бы из них ни начинали преследовать первыми.
Третья ересь — милленаризм. Он приносит те же исторические результаты, что и мессианизм. Он представляет собой чаяние радикальной перемены внутри истории. Библейский мессианизм чаял пришествия царственного мужа, способного восстановить завет мира в Израиле и народах. Ранний христианский мессианизм верил, что Христос вернется на землю, чтобы царствовать во славе тысячу лет с воскресшими праведниками. В XX веке оба мессианизма ушли в безрелигиозность. Крайние формы национализма были заражены мессианской идеей: немецкий или русский народ становились носителями надежды на окончательное искупление человеческой истории. Милленаризм — это нетерпение тех, кто чает пришествия Царства Божия на земле, и их готовность приблизить это пришествие своими руками. Он может быть понят как некие приступы пелагианства, коллективизированного и политизированного. Новую историю потрясают эти кризисы героизма: чешские табориты, мюнстерские анабаптисты, крайнее крыло Английской революции, Саббатай Цви. Они становятся куда более кровавыми, когда, избавившись от идеи Бога, стремятся установить regnum hominis [царство человека]. В такие кризисы разделение евреев и христиан обычно растравляется как раз отступниками от обеих религий: от былой веры они сохраняют лишь взаимную ненависть.
Глава пятая
ПАМЯТЬ
Теперь я хотел бы попытаться сопоставить, главным образом с религиозной точки зрения, то, как работает память в отношении нацизма и коммунизма. До сих пор я занимался этим лишь с политической точки зрения. Между тем, важность этих двух явлений, как я уже сказал, мобилизует религиозное сознание. Диапазон различных религиозных взглядов здесь столь же широк, сколь и диапазон взглядов политических, но эти множества не совпадают.
Я рассмотрю язычество (под которым понимаю то, что лишено или лишилось связей с библейскими корнями), иудейство и христианство. Можно сразу констатировать, что внутри каждой из этих категорий находится место различным и даже противоположным взглядам.
«Языческое» забвение коммунизмаВозьмем пример Китая. В центре философских и религиозных традиций (тесно связанных друг с другом) расположен безличный Космос, в норме и в идеале управляемый гармонией, но подверженный беспорядку или даже кратковременному возвращению в хаос. Китайская история больше, чем европейская, ознаменована крайне бурными катаклизмами, способными уничтожить половину населения. Еще в XIX веке Тайпинское восстание прямо или косвенно привело к гибели 70 миллионов китайцев. Эта катастрофа аналогична тому, что случилось во времена Мао Цзэдуна. В обоих случаях харизматический вождь и партия, доведенная до фанатизма синкретической доктриной, включающей чуждые традициям элементы (в прошлом веке — христианские, в нашем — марксистские), столкнули китайский порядок в бездонный хаос.