Демократы - Янко Есенский

Собирались жалкие крейцерики, поэтому самое большое «национальное» пособие не превышало тридцать златок{41}. Ландику не досталось даже такого пособия. Не потому, что были ученики беднее его, а просто мальчик умолял мать:

— Не проси у них, мама!

— Откуда ты только взялся, такой гордец? Нам каждый крейцер пригодится!

— Не проси! Не хочу!..

— Тебе нужен пиджак, — как-то сказала мать. — Где его взять? Отдам-ка я перешить старые отцовские фраки, вот и будут вам пиджаки.

— Не надо мне фрака. Мальчики фраков не носят.

— Для нас любая тряпка хороша. А вот тебе прекрасные брюки, те, что прислал шурин. Совсем еще крепкие.

Но и от брюк шурина мальчик отказался наотрез:

— Не буду носить.

— Почему?

— Они с кантом. Такие брюки носят пожарные, а я не пожарный.

Мать все-таки перешила фраки и упаковала их с остальными вещами, когда мальчики поехали в школу. Братья не стали их носить, повесили в шкаф.

Однажды Ландик с товарищами шел мимо виноградников. Спелый виноград манил их. Ребята, правда, только что пообедали, но были, как всегда, голодны. Да и виноградом их не баловали.

— Эх, хорошо бы лечь в борозду и есть виноград до вечера! — мечтательно сказал один.

— Иди и наешься, — предложил Ландик.

— А сторож?

— Ты боишься?

Ландик огляделся — и шмыг в виноградник. Наелся досыта и хотел отнести товарищам. Он уже нес им несколько самых больших и спелых гроздей, как вдруг словно из-под земли вырос сторож с ружьем.

— Стой! Стрелять буду!

Ландик убежал бы, да побоялся: а вдруг сторож выстрелит, хоть и солью? Остановился. У сторожа тоже, наверное, был сын-гимназист, у которого не было пиджака, он и решил раздеть Ландика.

— Вот вам крона за виноград, — предложил Ландик.

— Снимай пиджак! — стоял на своем сторож.

— Вот еще и платок в придачу…

— Снимай, говорю!

— Берите ножик, галстук, носки… — сопротивлялся Ландик.

Сторож схватил его за плечи, они стали бороться. Сторож был сильнее, и Ландик ушел без пиджака. Это случилось в начале учебного года, пиджак был еще совсем новый. А если бы ребята пришли на помощь — и пиджак и виноград уцелели бы.

— Эх вы, герои! Давайте отнимем пиджак. Пойдемте!

Но никто не двинулся с места.

— Сволочи!.. Беги принеси мне другой пиджак, — скомандовал Ландик брату Штефко. — Так я в город не пойду.

Брат принес ему фрак. О, черт! Ландик не надел фрака. До вечера он ходил в жилетке и, только когда стемнело, пошел домой.

Это случилось в начале года. Ландик отобрал пиджак у брата. Бедняга брат! Но что было делать? Другого пиджака не было. Брату тоже не хотелось ходить по городу и в школу во фраке. Мальчишки засмеяли бы! Брат плакал, умолял, дрался, но напрасно. Они написали матери, чтобы она прислала какой-нибудь старый пиджак. Написали второй, третий раз, но мать в каждом письме твердила свое:

«У вас есть фраки. Носите их. И потом, я ведь дала вам совсем новые пиджаки».

Бывает, что и матери не понимают своих сыновей…

Тогда Ландик согрешил вдвойне: украл и был несправедлив к брату. Чтобы загладить свою вину, он отдавал ему три кроны, которые ежемесячно получал от матери на карманные расходы. Этим он успокаивал свою совесть. Но ему каждый раз становилось не по себе, когда он видел брата во фраке. Тогда-то Ландик и зарекся ничего не красть и никому не отдавать свой пиджак.

Однако разум разумом, а чувство рыцарства берет свое.

Как-то на весеннем празднике девочка порезала себе палец. Кровь лила ручьем, и палец надо было чем-нибудь перевязать. Все толпились около нее, не зная, что делать. Ландик достал носовой платок, разорвал его и перевязал рану.

Бывало, что он последнюю крону отдавал нищему. Случилось, что друг просил взаймы, а у него не было денег; Ландик отдал свои часы, а в другой раз — перстень, память об отце, чтобы друг заложил их у ростовщика. Так он лишился и часов и перстня. После этого Ландик решил, что так помогать он больше не будет.

Но сердце есть сердце.

Однажды он привел домой грязного, вшивого и оборванного мальчишку. Мать, у которой каждый крейцер, каждая тряпка были на счету, запричитала, всплеснув руками:

— Боже! Боже! Разве вас у меня мало? — Она подумала о своих трех сыновьях и упрекнула его: — У тебя никогда ничего не будет.

Ландик помог ей вымыть мальчишку, сам причесал его. Потом сам отрезал ему большой кусок хлеба, намазал маслом и приготовил на чердаке постель.

А наутро, когда он собрался кормить мальчишку завтраком, оказалось, что тот исчез, а в доме что-то пропало.

«Нет, не стоит помогать другим», — еще раз убедился Ландик.

Но сердце…

Кто-то из учеников во время занятий купал мух в чернильнице и выпускал их на волю. Одна муха села на классный журнал и наследила там своими чернильными лапками. С журнала она переползла на руку преподавателю, а оттуда ухитрилась взобраться ему на лоб. Вытерев лоб ладонью, преподаватель весь измазался. Ландик громко рассмеялся.

— Это ты сделал? — закричал на него преподаватель.

Разозленный незаслуженным окриком, Ландик не стал отрицать.

Он надеялся, что истинный виновник встанет и признается, но его ожидания не оправдались. Пришлось отсидеть в карцере четыре часа.

«Хватит, не буду больше страдать за других», — решил Ландик.

В гимназии возник тайный кружок{42} для изучения словацкого языка. Ландик учился тогда в седьмом классе, дело было перед самым началом мировой войны. О кружке узнали, началось расследование. Все участники кружка отрицали свою принадлежность к нему, всячески выкручивались, один Ландик сознался: он считал, что скрывать правду бесхарактерно и подло.

— Скажите, кто еще состоял в кружке, — настаивал преподаватель, который вел расследование. — Если не скажете, вас исключат.

— Не скажу.

— Вы облегчите свою участь…

— Я не буду предателем!

Преподаватель вынужден был отступить. И удивительное дело: те, кто не признался, остались в гимназии, а Ландика исключили.

«Нет, не годится быть честным. Нет смысла», — еще раз убедился Ландик.

В мальчике были какие-то «хорошие» задатки, не отвечавшие духу времени. Он никого ни о чем не просил, в то время как кругом все попрошайничали, заменив, правда, для приличия слово «просить» словом «требовать»; будучи бедным, он гордо скрывал свою бедность, а не выносил ее на площадь, — в то время как другие кричали о своей бедности и даже кичились ею, а некоторые просто прикидывались бедными. Ему была свойственна внутренняя и внешняя чистота, неподкупность и склонность к непрактичным, так называемым донкихотским жестам, которые считаются наивными и глупыми. Ландик готов был плюнуть на все, на все материальные блага, только бы не унижаться и не поступаться своей гордостью и человеческим достоинством. Это было удивительно в те времена, когда почти весь свет держался на компромиссах в ущерб чистой совести!

Ландик презирал бедность. Да и кому она по душе, особенно своя собственная? Он тяжело переживал то, что вся семья ютится в одной комнатушке, где и варят, и стирают, и сушат белье, и спят. Он стеснялся приводить домой товарищей, не хотел, чтобы они видели его бедность. Не радовали его и каникулы: радость омрачали постоянные заботы матери по хозяйству. Его угнетало, что в засуху надо непрерывно поливать огород, «вечно» качать воду. Он не мог видеть, как мучается мать, качая воду, как она носит ее и, подоткнув юбку, поливает грядки. Поэтому он сам качал воду и, вместо того чтобы читать интересную книгу, лежа где-нибудь на траве под деревом, занимался подсчетом движений рычага, необходимых для наполнения бочки. Это было очень скучно. Капуста, сельдерей, огурцы купаются в воде, мальчишки плавают в реке у мельницы, а он должен качать и качать, и все ради нескольких жалких затертых шестаков.

Однако шестак годится, когда идешь на прогулку с товарищами, или на кружку пива, на сигарету. Кто даст? Мама. Поэтому Ландик качал воду и из жалости к матери — чтоб ей было полегче, — и для того, чтобы потом с чистой совестью «выкачать» из нее немного денег.

— А на что тебе два шестака? — спрашивала мать.

— На табак.

— Не кури.

— На кружку пива.

— Не пей.

— Но ведь я помогал тебе.

— Дорогая помощь, — отвечала мать, но деньги давала…

В сочельник она клала всем детям под салфетку серебряную монету — рождественский подарок. Эти монеты жгли Ландику руки, как и шестаки, которые он «выкачивал» из нее. Ах, если бы вернуть ей все! Но где взять деньги? Только несколько лет спустя, когда он уже служил «личным секретарем» жупана{43} Балажовича, Ландик смог сделать матери рождественский подарок: положил ей под салфетку свой первый заработок — пятьсот крон. Она ласково пожурила его: