Чингисхан. Книга 3. Солдаты неудачи - Сергей Волков

— Ты там питайся получше, тебе отъедаться надо, — говорит она.

— Конечно, ма. Ну, все, все, не плачь…

Перед тем, как уйти, говорю:

— Я вернусь, обязательно. Но вот когда… Может быть, через месяц-другой, а может, и через полгода.

Она вздыхает.

— Правда, ма. Вернусь! И все будет хорошо.

— Артемушка, ты только это… береги себя, слышишь?

Обнимаемся. Когда за спиной захлопывается дверь, я крепко зажмуриваюсь и стою так несколько секунд.

Все, Артем Новиков, еще одна страница книги под названием «Жизнь» прочитана.

Спускаюсь, выхожу из подъезда. Еще не рассвело. Весь большой двор, ограниченный тремя многоэтажками, заставлен машинами. Их очень много. В мое время такого не было. Ночью случился небольшой снегопад, машины покрыты снежными накидками и издали выглядят как надгробия. Автовладельцы суетятся, счищая снег. Кто-то прогревает мотор, кто-то мучается, терзая аккумуляторы — подморозило и двигатели отказываются заводиться.

Откуда-то появляется вчерашний бомж. Завидев меня, он улыбается жуткой улыбкой, показывая дыры между зубами, и хрипло кричит, обращаясь неизвестно к кому:

— Вот он! Вот! Начальник, я же говорил!

Дверцы серого «Уазика», припаркованного неподалеку от подъезда, распахиваются. Оттуда вылезают трое в милицейской форме. Усатый офицер, кажется, старлей, в возрасте и двое парней в черных форменных куртках, с автоматами. На куртках нашивки: «Патрульно-постовая служба».

— Стоять! — рявкает старлей. — Документы?

«Влип! — проносится у меня в голове. — Что делать? Бежать? А куда? К маме нельзя… потому что нельзя! А по двору от автоматчиков не убежишь — пуля быстрее».

— Дома забыл, — начинаю валять дурака, озираясь.

Парни в куртках встают по обе стороны от меня. Они настороже. Видать, опытные.

— Я же говорил! — радостно приплясывает бомж, поддергивая полы длинной шинели. — Дезертир он! Кричал на меня вчера, сука!

— Ладно, ладно, Пепеляев, — урезонивает его старлей и снова обращается ко мне: — Значит, нет документов?

— А что, собственно, случилось? — чужим, киношным каким-то голосом спрашиваю я, судорожно пытаясь вспомнить, откуда мне знакома фамилия бомжа. — С кем имею честь беседовать?

Автоматчики гыгыкают. Старлей мрачнеет.

— Шутник, значит. И без документов, — и выпятив подбородок, чеканит сакраментальное: — Вам придется проехать с нами!

Искренне изумляюсь:

— Но я же ничего не сделал!

— Разберемся… Гаврилов! В машину его!

Меня с двух сторон крепко берут под локотки. Я знаю этот захват. Чуть дернешься — и руки завернут за спину так, что света белого не взвидишь.

«Хорошо, что мама не видит, — думаю я, покорно идя под конвоем к «Уазику». — Гад бомжара, сдал меня… Но почему «дезертир»? Хотя, в сущности, я действительно могу считаться покинувшим часть. Но ведь четырнадцать лет прошло!».

Слышу за спиной диалог:

— Вот, начальник! Он, гад…

— Так, Пепеляев, а ну не выражаться! Свободен!

— Все, все, начальник, ухожу. Тока эта…

— Что?

— За труды мне бы стошечку…

— А-а-а… На, держи. И с глаз вон!

— Ага, ага. Разрешите идти, товарищ старший лейтенант?

Последнюю фразу бомж произносит, явно дурачась. Но именно благодаря ей, вспомнив интонацию, с которой он говорит «товарищ старший лейтенант», я узнаю его.

Пепеляев. Начальник штаба нашего учебного батальона. Человек, из-за которого я попал в Афганистан. Тогда он был капитаном. О том, что случилось с ним за эти годы, можно только догадываться. Но зато становится понятно, откуда взялось слово «дезертир».

Он меня сдал. Узнал вчера в подъезде, обиделся, что я не дал денег — и сдал. А может быть, сдал бы, даже если и получил бы от меня «стошечку». Воистину, если человек гнилой — это навсегда. Можно, правда, порадоваться, что судьба все же наказала Пепеляева. Но мне отчего-то вовсе не до веселья.

В прокуренном салоне «Уазика» пахнет сапожным кремом, ружейной смазкой и потом. Старлей, усевшись на переднее сидение, вальяжно машет рукой.

— Поехали!

Машина выезжает на улицу, запруженную автомобильным стадом. Водитель включает мигалку, втискивается в поток и начинает пробираться вперед, изредка рявкая на особо непонятливых через встроенный громкоговоритель.

Меня везут в отделение. Пока есть время, нужно прикинуть, как быть, как себя вести. Взвешиваю все «за» и «против». В активе — ноль целых фиг десятых. Документов у меня нет. Одно это тянет на серьезное разбирательство. У простого, мирного, так сказать, гражданина есть выход — назвать свое имя, фамилию, адрес. В милиции проверят и отпустят.

Но для меня это запретный путь. Едва я назовусь, как всплывет все — и Афган, и дезертирство, и четырнадцать лет, которые я ошивался неизвестно где и с кем. Ментам только дай зацепку, такое начнется… Плюс мама. В мою легенду о плене и Индии она вроде бы поверила, а вот того, что ее сын — предатель, оставивший часть во время боевых действий, может и не пережить.

Другой вариант: попробовать обратиться к Гумилеву, чтобы вытащил. Он мне, в конце концов, должен, причем не денег, а жизнь. Парень он нормальный, не откажет, а связи у него, как я понял, теперь ого-го!

Но тут возникает закономерный вопрос: а как я с ним свяжусь? «Дяденька милиционер, дайте, пожалуйста, телефончик, я другу позвоню, чтобы он меня вытащил из ваших застенков!» Детский сад, штаны на лямках.

Мои горестные размышления прерывает заработавшая рация.

— Полста-третий, это девятка. Как слышите?

Старлей тянет руку, вытаскивает рацию на витом проводе, подносит к губам.

— Я полста-третий, на связи!

— Как у вас?

— Везем дезертира, взяли по заявлению бывшего офицера. Документов нет, на контакт не идет.

— Понял вас. Значится, так: заедете в двадцать второе, прихватите двоих пассажиров, у нас следак парится уже час, ждет.

— Девятый, не понял, — в голосе старлея слышится недовольство. — Куда я их дену? У меня два пэпээсника и задержанный!

— Отставить! — трещит рация. — У нас ни одной машины. В курятник засунь. Или себе в…

Последнее слово тонет в треске помех. Автоматчики, сидящие по сторонам от меня, опять гыгыкают.

— Понял вас, девятка. Отбой! — цедит старлей, втыкает тангету на место и рявкает на водителя: — Толя, блин! Что хочешь делай, но колеса свои дурацкие из курятника убери!

Курятник — это, видимо, крохотный зарешеченный отсек позади пассажирских кресел «Уазика». Сейчас там и вправду лежат шесть автомобильных покрышек.

— Да куда я их дену? — оправдывается водитель. — В гараже украдут сразу, а дома места нет. Там же двоих всего надо впихнуть. Сложим колеса стопкой, поместятся.

— Сам будешь утрамбовывать, — ворчит старлей и поворачивается ко мне.

— Слышь, воин, хочешь совет?

— Ну.

— Кричи следакам, что ты голубой.

— Какой?

— Который мужиков любит! Сейчас, говорят, таких в армию не берут!

И менты дружно хохочут. Юмористы… Повод, заставивший старлея пошутить, прост до омерзения и понятен даже дебилу. Начальство прогнуло его, он прогнул водителя, а в довесок еще и унизил меня. Все, теперь опять чувствует себя хозяином положения.

«Тебя бы, козла, к нам на точку, — со злобой думаю я. — К сержанту Пономареву в духи. Пономарь был большой мастер выбивать гниль из таких вот обидчивых…»

Стоп, а почему «был»? В том бою, из которого живым вышел я один, Пономарь не участвовал. Он вместе с двумя отделениями наших пацанов по приказу того безымянного полковника сопровождал колонну бензовозов. Служить ему оставалось недолго, так что сержант наверняка выжил, вернулся домой и живет сейчас в своей Рязани. А может, остался в армии прапором… В любом случае мне он сейчас точно не поможет.

«Уазик», переваливаясь на колдобинах, въезжает во двор какого-то учреждения. Я успеваю краем глаза зацепить вывеску с двуглавым орлом и прочитать несколько слов: «МВД РФ Отдел внутренних дел № 22». Ага, это, видимо, и есть пресловутое «двадцать второе», где нас ждут «пассажиры».

Останавливаемся у крыльца. Несколько человек — гражданских и в форме — курят возле урны. Водитель открывает заднюю дверцу и начинает перекладывать колеса, разражаясь бранью через каждые десять секунд.

— Пристегнуть его, та-рищ старш-йтенант? — лениво растягивая слова, интересуется один из пэпээсников, имея в виду меня.

— Да куда он денется с подводной лодки? — вопросом на вопрос отвечает старлей, открывает дверцу и кричит кому-то: — Акопов! Ну, че вы там возитесь?! Давайте быстрее.

Наконец выводят «пассажиров». Один — постарше, типичный уголовник, все руки синие от наколок. Второй — молодой парень с толстой шеей, украшенной золотой цепью в палец толщиной. Таких обычно называют «быками».

Оба «пассажира» закованы в наручники. Кое-как, с большим трудом, они втискиваются в «курятник», на чем свет стоит ругая ментов. «Уазик» трогается с места, ругань продолжается. Причем если здоровяк просто монотонно бубнит на одной ноте немногочисленные, но всем известные слова, то его опытный попутчик куда более изобретателен. Я несколько раз невольно улыбаюсь — как разнообразен и могуч, оказывается, русский язык!