Я – доброволец СС. «Берсерк» Гитлера - Эрик Валлен

Шварц сидел на коробке из-под сахара рядом со зловонным куском горящей тряпки, и казалось, его совершенно ничто не тревожит. Он был занят важным делом – спокойно давил вшей! Закончив с гимнастеркой, он проверил волосы под мышками, а потом перепроверил завитки на груди, чтобы не дать уйти ни одному паразиту. Затем с заметным удовольствием стянул гимнастерку через голову, расстегнул брюки и проверил там каждый шовчик, все так же тщательно и спокойно. Всем этим он занимался абсолютно невозмутимо, а в бункер забегали и выбегали наружу посыльные, на полу хрипели раненые, а тяжелые снаряды взрывались так близко к нашему убежищу, что со стен и потолка падали куски цемента. Звуки взрывов слились воедино, превратившись в звенящий шум в голове, он давил буквально физически. Каждый раз, находя вошь – а у Шварца их было много (на фронте от них никуда не денешься), – он с довольной ухмылкой поднимал ее к полоске тусклого света, раздавливал ее ногтями и кидал в горящее в консервной банке масло. И все это он делал спокойными, чуть ли не расслабленными движениями.

Но при этом Шварц то и дело украдкой бросал взгляд на двух умирающих солдат на полу, каждый раз с состраданием кивая. Потом он повернулся к офицеру у радио и произнес без каких-то особо драматических интонаций:

– Теперь вы видите, что для нас это будет настоящим адом? – А потом он продолжил поиск вшей.

К нам спустился наш новый ротный. Шварц тут же вскочил со спущенными штанами. Новый командир роты, доброжелательный оберштурмфюрер, прибывший прямиком из Берлина, еще не успел толком познакомиться с Шварцем, офицером весьма необычным. Он явно был удивлен, но выслушал доклад последнего с каменным лицом, хотя очевидно было, что ему едва удавалось сохранять серьезный вид.

Затем он заметил на полу две окровавленные фигуры и присел между ними. Ротный попытался тихонько поговорить с ними, но в ответ не получил ничего, кроме стона и хрипов. Он шепотом задал вопрос санитару и в ответ получил утвердительный кивок. Затем ротный поднялся и четким движением отдал честь умирающим солдатам.

Шварц продолжал докладывать ему обстановку, придерживая брюки одной рукой. Унтершарфюрер, которого я только что сменил, вышел помочиться. Снаружи грохнул сильнейший взрыв. Наблюдатель влетел обратно в подвал весь покрытый известкой, в изорванном мундире, лицо и руки были исцарапаны. Глаза его были выпучены от ужаса, он весь трясся. Из несвязного сбивчивого рассказа мы поняли, что снаряд разрушил стену, которая находилась в паре метров от входа в подвал, на которую он мочился. Он окончательно сломался. Командир роты отправил его в тыл вместе с санитаром и сам покинул бункер.

За ночь русская артиллерия запустила в нас не одну тысячу снарядов. Свою долю получило и мое отделение, и мне казалось настоящим чудом, что подвал до сих пор не развалился от прямого попадания и не стал нашей могилой. К утру огонь артиллерии еще больше усилился, превратившись в нескончаемую барабанную дробь, в которой невозможно было различить отдельные выстрелы. Траншеи, блиндажи и окопы были перепаханы тяжелыми снарядами, которые рвали на куски укрывавшихся там солдат. Затем артиллерия перенесла огонь дальше, чтобы расчистить путь наступающей пехоте. После кровавого ближнего боя, местами переходившего в рукопашную, в нескольких местах им удалось прорваться, захватив совершенно разрушенные позиции. Нам просто не хватало сил, чтобы отбросить врага, поэтому нам было приказано покинуть наши позиции и отступить к окраинам Альтдамма.

Мы сумели отойти и занять новые позиции, но не получили столь необходимой нам передышки. Русская артиллерия продолжала вести непрерывный безжалостный огонь. Вокруг тучами свистели разрывные пули, разрушая все на своем пути. Характер боя несколько изменился. Ранее битва бушевала в полях и рощах, разве что краем зацепив несколько мелких деревень. Но теперь она добралась до города и катилась с улицы на улицу, от дома к дому.

Петля вокруг защитников Альтдамма неотвратимо стягивалась. Тут и там в городе появлялись русские солдаты, которых жестоко убивали, но за ними сразу приходили другие. Этой толпе в желто-коричневых шинелях не было ни конца ни края. Сотнями они падали в бою, но по еще теплым трупам проходили новые сотни, которые наступали безостановочно, напор русских не ослабевал ни на минуту. Они караулили за углом, пока их артиллерия или танки расстреливали дом, превращенный нашими солдатами в узел сопротивления. Затем они бросались вперед по улице, занимали подвалы, чердаки и весь дом целиком и переключались на следующий. Неужели имя им легион?

Этой лавине противостояла хрупкая стена совершенно вымотанных мужчин, которые находились в смертельной опасности. Численность эсэсовцев стремительно сокращалась ежедневно и даже ежеминутно. Бои за каждый дом отличало особое упорство, и каждый солдат сражался до конца. Легкораненые покидали строй, только чтобы перевязать раны в ближайшем перевязочном пункте, и незамедлительно возвращались на боевые позиции. Каждый, кто до сих пор был в силах стоять на ногах и держать в руках оружие, сражался с такой яростью, какой я никогда прежде не видел.

И все-таки наша боевая мощь неотвратимо слабела. Погибших становилось все больше, я видел окровавленные изуродованные тела тех, кто уже не вернется в бой, а подкрепление все не появлялось. Остался лишь поредевший строй закаленных в бою ветеранов. Они были голодны, смертельно устали, небриты, истекали кровью, у многих были перевязаны руки и головы, их кожа была черной от копоти и сажи, одежда испачкана, сплошь покрыта известкой и изорвана. Они чувствовали, что слабеют, но по-прежнему упрямо цеплялись за свое оружие и стреляли, стреляли, стреляли, нанося наступающему врагу ужасные потери. Но силы русских казались неистощимыми.

После трех дней жестоких боев за каждый дом 20 марта наконец поступил приказ отступать по мосту за Одер. Положение стало слишком опасным. Командование Красной Армии перебросило с юга крупные силы и начало наступление вдоль берега Одера, чтобы добраться до моста и таким образом поймать нас на плацдарме, как мышей в клетке. Во второй половине дня, когда мы получили приказ от командования, нам удалось продвинуться на расстояние всего около 300 метров до улицы, которая выходила на мост, наш единственный путь назад. Благодаря сверхчеловеческим усилиям остаткам нашей дивизии удалось остановить продвижение врага на несколько часов, и вечером мы возобновили отступление. К тому времени большевики сумели сосредоточить огонь своих противотанковых орудий на этой важнейшей улице.