Пьер Ришар. «Я застенчив, но лечусь» - Александр Брагинский

Они ведь всегда бывали довольны, когда я оживлял конец трапезы своими артистическими представлениями.

– Все это еще ни о чем не говорит, молодой человек.

Можно было, в общем, и так сказать…

Запоминать стихи и декламировать их на вечерах меня научила моя мать в те времена, когда я жил с нею.

По просьбе зрителей я расширил репертуар дуэльной тирадой, во время которой мог наилучшим образом проявить свои способности в жестикуляции.

Провинциальные родственники хотели убедиться в моих парижских успехах. Так что едва я приезжал в замок, как меня приглашали на «гала-представления».

Я был достаточно осторожен вначале, понимая, что публика в замке не обладает той же реакцией, тем же добродушием, что и парижская, в семье моей матери. Меня переубедили с помощью лестных аргументов. Кроме того, мне полагался модный тогда костюм и настоящая шпага, без которой дуэль выглядела бы пантомимой а-ля Марсо (имя популярного мима Марселя Марсо).

Перед самым десертом я вставал из-за стола, извинялся перед гостями, не забывая хлебнуть последний глоток «кло-воже» разлива 1928 года, и бежал переодеться перед выступлением.

Пока я со страхом ожидал за дверью столовой, когда меня объявят, верный слуга Робер, главный администратор и суфлер, разделявший мои страхи, проверял опрятность моего костюма и как ходит шпага в ножнах.

Ведь нет ничего смешнее, чем шпага, не вылезающая из ножен в тот момент, когда собираешься фехтовать. Это случилось со мной однажды, и я так разнервничался, что свалил стоявшую поблизости вазу, вызвав громкий смех, который меня весьма обескуражил.

Короче, Робер с уверенным видом профессионала осторожно приоткрывал дверь, разглядывая, словно в глазок занавеса, сидящую за столом публику.

– Ну как они, Робер?

– Сегодня вечером они в хорошем настроении. Но пусть мсье не волнуется, они не посмеют не смеяться…

Я отправился в Париж, оставив семью в полной растерянности перед лицом принятого мною решения.

Бабушка живописала всю глубину порока, в который меня ввергнет жизнь в столице.

Внезапно ощутив всю меру своей ответственности, отец нарисовал такую картину моего будущего, в сравнении с которой судьба Жервезы из романа Золя была милым пустячком.

Наконец, Эрманс приготовила мне в последний раз торт из сахара-сырца и протянула его, как последнюю сигарету приговоренному к казни.

Я вернулся жить к матери и Типа, который теперь только и говорил о моих грядущих гонорарах и внезапно решил начать ремонт в квартире.

Ему сказали, что это несколько преждевременно. Так что ремонт отменили, но, чтобы сохранить лицо, он поменял машину.

Что касается матери, то она обожала Мориса Шевалье (шансонье и актера кино), Рэмю (известный актер театра и кино) и Робера Ламуре (композитор, певец и актер), и ей уже грезилось, как мы все вместе будем поглощать икру в «Фукетсе» (знаменитый ресторан на Елисейских полях).

Я поступил на курсы Дюллена, во главе которых стоял Жан Вилар.

Я впервые добровольно поступил учиться. Спустя несколько лет я также добровольно ушел оттуда, хотя меня об этом и не просили.

Такое отучилось тоже впервые.

Вспоминаю волнение и чувство страха во время первого выхода на сцену. Я бормотал свой текст так громко, что студентка-негритянка, черная, как вороново крыло, встала и крикнула хриплым африканским голосом:

– Тебя никто не съест!

Она имела успех.

Я – нет.

Ведь рядом не было Робера, чтобы меня подбодрить. А Шарль не ожидал при выходе. Приходилось выпутываться самому. Передо мной в партере сидели не с полсотни парней, обреченных учиться медицине, нотариальному делу, коммерции, хохотавших при виде проделок шута, а с полсотни дебютирующих шутов, которые сами хотели быть такими же и судили обо мне, как о равном.

Мне было плохо. Хуже, чем кому бы то ни было. Следовало освободиться от привычек маленького принца. Я больше не был им. В довершение всего профессора использовали меня в амплуа комических слуг. Какое падение… Если бы я выступил в роли принца Гомбургского (герой драмы немецкого писателя XIX века Г. Клейста) или Дон Жуана, это могло бы еще примирить со мной мою аристократическую семью, а я вышел на сцену в роли Сганареля и в сабо на ногах, радуясь тому, что меня не просят споткнуться на ковре.

Чтобы ускорить свое падение, я поспешил покинуть прекрасные апартаменты Типа и поселился вместе с другом в малюсенькой двухкомнатной квартирке без мебели на первом этаже, как раз предназначенной для безработного артиста. Весьма печальная и обеспокоенная моим будущим бабушка приехала в Париж проведать меня. Она сидела в нашей студенческой комнате с таким грустным видом, с таким выражением отчаяния на лице, что еще немного, и только для того, чтобы ее утешить, я поступил бы в Сен-Сир (Высшая военная школа). Восседая на единственном стуле (ее пронзительные глаза не знали, на чем остановиться, – кругом было голым голо), она была преисполнена сочувствия. Шофер принес ящик дорогого портвейна. Быть может, она считала, что, даря этот предмет роскоши, поможет мне если не избежать бедности, то, по крайней мере, сгладить ее.

Именно в этой квартирке состоялось однажды во вторник 28 февраля совещание в верхах моих двух бабушек – их супругов уже не было в живых. Сухим и дрожащим от страха голосом бабка по линии отца спросила:

– Что же с ним будет?

Кругленькая и безмятежная бабка по линии матери попыталась ее успокоить и произнесла великолепную фразу:

– Не волнуйтесь. Он добьется своего, у него есть характер и воля, мадам. Ведь он не захотел учиться в университете и не стал! – прихлопнула она рукой по столу, как бы иллюстрируя степень моей решимости.

Другая бабушка даже вздрогнула, пораженная мыслью, что провал может, оказывается, стать проявлением моей сильной воли…»

Надо отметить, что перу Пьера Ришара, помимо воспоминаний «Маленький блондин в большом парке», принадлежат еще две книги «Как рыба в воде» и «Почтовые откровения». Последняя представляет переписку Пьера Ришара с Кристофом Дютюроном, актером, с которым он играл в спектаклях «Извращенная память» и «Пьер и Сын». Обнаружив однажды в столе письма Дютюрона, он решил на каждое их них написать ответ. Так сложилась книжка в традициях эпистолярной прозы, по мнению прессы, рисующая «необычный и одновременно нежный портрет человека, проницательно и самокритично взирающего на окружающий мир».

Глава вторая

В ожидании чуда

Итак, мудрая итальянская бабка Пьера по линии матери Симоны Паолассини прозорливо обратила внимание на то, что ее горячо любимый, несмотря на всю свою эксцентричность, внук обладал волей и целеустремленностью. Этих благородных качеств многие не замечали, но именно они действительно помогали ему добиваться своих целей. Позднее астрологи, разбирая гороскоп Пьера Ришара, говорили, что люди, родившиеся под знаком Льва, отличаются стремлением к справедливости, состраданием к униженным и оскорбленным, возвышенностью помыслов и широтой натуры. С некоторыми поправками можно считать, что астрологи довольно точно определили главные черты его характера. А в том, что актер при этом должен еще обладать волей и непробиваемой толстой кожей, он и сам убедился довольно быстро. Особенно когда понял, что хочет посвятить души высокие порывы «неблагодарному жанру» комедии.