Президентский марафон - Борис Ельцин

Несколько дней держалась температура под сорок. Медленно-медленно пошла вниз. Врачи волновались, что могут быть осложнения. Не пойдет ли воспалительный процесс дальше.

Стал приходить в себя уже ко дню рождения. За окном февраль. Зима пошла на убыль.

23 февраля я впервые вышел на публику.

Старый кремлевский ритуал - возложение венков к могиле Неизвестного солдата. Именно сюда моим указом перенесен пост номер один. Раньше он был у Мавзолея, на Красной площади. Перед склепом с мумией вождя мирового пролетариата чеканили шаг кремлевские гвардейцы, сменяя друг друга каждый час. Сегодня они здесь, у символической могилы всех наших солдат, погибших за Родину.

Я подхожу к группе журналистов. Давно знакомые лица. Они ждут моих слов. Им очень важно, что же я сейчас скажу, после столь долгого отсутствия.

Про Думу: "Со мной очень трудно так... разговаривать. Я могу и сдачи дать".

Первые слова давались с трудом. И все-таки в привычной роли я почувствовал себя гораздо лучше. Никто не должен считать, что Ельцин сдулся, как воздушный шарик.

... Но какое-то раздражение висит в воздухе. Общество ждет поступков, ждет чего-то серьезного. Протокольные появления перед телекамерами этого ощущения не снимают. Люди ждут появления привычного Ельцина.

6 марта 1997 года. Ежегодное послание президента Федеральному Собранию. Мраморный зал Кремля - прохладный простор, огромное количество людей, сотни журналистов, в зале - депутаты, сенаторы, вся политическая элита.

Ежегодное послание президента - документ огромной политической важности, концепция развития страны. Текст этого послания готовился очень долго. Я придавал ему большое значение. Впервые после выборов я обращался к Федеральному Собранию, к нации с важнейшим документом, со своей программой действий.

Кроме того, я впервые появлялся после столь долгого отсутствия, вызванного операцией, для принципиального публичного выступления.

Как все получится?

Далеко не все в зале хотели видеть выздоровевшего Ельцина. Один мой вид их уже раздражал. Был и глухой ропот, и какие-то выкрики. Но я не обращал на это внимания.

Коммунисты всегда в своем репертуаре. Важно не это. Важно, что я снова во весь голос говорю со страной.

"Порядок во власти - порядок в стране" - так озаглавлено послание. Главная его мысль - страной должна управлять власть, а не обстоятельства. Необходимо наводить порядок. Прежде всего - во власти. И я его наведу.

Правительство оказалось не способно работать без президентского окрика. Большинство обещаний, которые давались людям, и прежде всего по социальным вопросам, не выполнены. В связи с этим изменятся структура и состав правительства, в него придут компетентные и энергичные люди.

Пороком законотворчества стало принятие законов, которые служат узкогрупповым интересам. Большинству депутатов ясно, что это наносит ущерб России, но все же такие законы проходят.

Сказал я с трибуны и о том, как получил из Федерального Собрания письмо о необходимости строительства парламентского комплекса стоимостью в 10 триллионов рублей. Этих денег хватило бы, чтобы вернуть долги всем учителям и врачам страны.

Кстати, Егор Строев и Геннадий Селезнев сразу же после выступления отмежевались от этого письма, были крайне смущены, сказали, что проект этот недоработан и попал ко мне случайно.

Полчаса выступления.

С каждым новым словом мне становится легче. Я снова обретаю себя.

Я уже почти уверен, что нашел тот самый сильный политический ход, о котором думал все эти месяцы. Почти уверен. Осталось чуть-чуть...

Той же зимой я услышал слова патриарха Алексия. Выступая с речью, обращенной ко всем православным в честь Рождества, он вдруг резко отвлекся на политику и назвал невыплату зарплат и пенсий неожиданным словом - "грех".

Поначалу это слово меня резануло. С его святейшеством у меня всегда были самые человеческие, самые теплые отношения.

И слово "грех" для меня прозвучало как колокол. Проблема, беда, экономические трудности. А тут вдруг прямо и резко - "грех". Сразу вопрос: чей грех? Мой?

Пока валялся с пневмонией, все время думал про это: скорее, скорее надо, чтобы пришел во власть второй эшелон политиков. Если сейчас не выпустить на политическую арену других людей, потом будет поздно.

Грех не в том, что в стране идут реформы. Грех в том, что идут они слишком медленно!

... 24 февраля, в первый раз после болезни, встретился с Черномырдиным в Кремле.

Я тогда произнес всего лишь несколько фраз: социальную сферу считаю кризисной, невыплаты зарплат - это застарелая болезнь правительства. И по ответу (хотя внешне все необходимые слова были сказаны, все обещания, какие надо, даны) почувствовал, как Черномырдин устал. От постоянного напряжения, от неразрешимости накопившихся проблем.

Мы с ним долгие годы шли рядом, психологически очень привыкли друг к другу.

Черномырдин никогда не высовывался, не стремился играть свою игру. В этом была его сила. За моей спиной все эти годы стоял исключительно порядочный, добросовестный и преданный человек.

Черномырдин старался дистанцироваться от закулисных кремлевских игр. Занимался только экономикой, но если было надо - и в 93-м, и в начале чеченской войны, и во время событий в Буденновске, - решительно поддерживал меня. Наверное, когда-то раньше, на каком-то этапе, я не дал ему раскрыться как самостоятельному политику. Наверное, не дал... Но жалеть об этом сейчас было уже поздно. Со своей по-русски крупной фигурой, добродушной ослепительной улыбкой, мужицким юмором и смекалкой Черномырдин успел за эти годы примелькаться, врасти корнями в политический ландшафт. Это был незаменимый премьер... эпохи политических кризисов. Но мне казалось, что после выборов 96-го наступала новая эпоха. Эпоха строительства.

Очень хотелось помочь Черномырдину сделать наконец такое правительство, которое добьется подъема в экономике. Кончилась чеченская война, отнимавшая много сил, кончились выборы, одни и другие. Необходим был прорыв, страна устала от ожидания, от неопределенности, от отсутствия серьезных попыток изменить ситуацию к лучшему.

Упрекать Черномырдина персонально в том, что экономика буксует, я не мог. Но и не видеть того, что происходит в стране, тоже не мог.

Все прежние производственные ресурсы - неэффективная промышленность, коллективное сельское хозяйство - категорически не вписывались в новую жизнь. Черномырдин опирался в основном на так называемый директорский корпус, не видя и не понимая того, что только новые менеджеры, с новым мышлением, могли вытянуть из болота нашу экономику. В результате образовался замкнутый круг: российские инвесторы не хотели вкладывать деньги в обветшавшее производство. Это, в свою очередь, резко суживало возможности развития экономики, в том числе и банковскую деятельность. И реальные рыночные отношения сосредоточились на очень узком экономическом пространстве.

Тем не менее благодаря внутренним и внешним займам, торговле сырьем и металлом, благодаря громадному внутреннему потребительскому рынку и внезапно появившемуся классу торговцев, мелких, средних, крупных, которые создавали рабочие места, страна достигла так называемой стабилизации. Но в нашем случае стабилизация - не стабильность.

Стабилизация - это фиксированный кризис.

Правительство Черномырдина, созданное сразу после июльских выборов 96-го, работало более полугода. Но, к сожалению, профессиональные, исполнительные люди, подобранные Виктором Степановичем на ключевые посты, смотрели порой совершенно в разные стороны.

... Это было правительство смелых проектов, благих пожеланий, хороших намерений. Но трудно было назвать его командой единомышленников, связанных единой концепцией, общим планом реформ. По советским стандартам - добротное, мыслящее, вполне интеллигентное правительство. Но в сегодняшнюю экономику, требующую серьезных преобразований, оно вписаться так и не смогло.

Рос снежный ком долговых обязательств, дефицит бюджета, тотальная задолженность всех и всем. При этом государство не могло выкупить продукцию даже у оборонных предприятий, рабочие оставались без зарплаты, местные бюджеты - без необходимых отчислений для врачей и учителей, для медицины и помощи старикам.

Честно говоря, не оправдала себя и идея привлечь в правительство представителей банковских кругов. Владимир Потанин, занявший летом 1996 года пост первого вице-премьера по экономике, должен был регулировать отношения между бизнесом и государством, устанавливать давно ожидаемые "длинные правила игры", то есть правила на долгую перспективу. Это был первый человек из большого бизнеса, который перешел на государственную работу. Такого прецедента еще не существовало, а вот сейчас этой практикой уже никого не удивишь, все уже забыли, как тяжело было первому. Никто не знал, как совместить на одном рабочем столе, в одной голове и задачи государственного управления, и интересы огромных частных предприятий, которые тоже были вписаны в государственную экономику тысячью нитей, тысячью взаимосвязей.