Избранные статьи - Гаспаров Михаил Леонович

а). «Холостыми» обычно называются строки без рифм среди рифмованных; наличие их считается оплошностью, в нашем материале они редки и явно не вызваны художественным расчетом. У Пушкина в «Цыганах»: «Подняли трупы, понесли И в лоно хладное земли Чету младую положили. Алеко издали смотрел На все. Когда же их зарыли Последней горстию земной, Он молча, медленно склонился И с камня на траву свалился. Тогда старик, приближась, рек:, Оставь нас, гордый человек…» и т. д.; схема рифм в этом отрывке — ааВхВхССдд… Чаще или реже, такие недосмотры бывают почти у всех поэтов; особенно много их в прологе к «Карелии» Ф. Глинки. Сознательное их обыгрывание намечается только на исходе развития нашего стиха: А. Майков в поздней пьесе «Два мира» любит вставлять холостые стихи в начала и концы сцен и эпизодов, тем самым как бы создавая впечатление, что они неожиданно вырваны подъемом занавеса из непрекращающегося речевого потока. Когда холостые строки занимают положение на стыке двух рифмических цепей («…Котлом клокоча и клубясь — И вдруг, как зверь остервенясь, На город кинулась. Пред нею Все побежало; все вокруг Вдруг опустело; воды вдруг…» и т. д.), мы их не учитывали совсем (хотя, может быть, их и стоило бы регистрировать как «строфоиды-одностишия»). Когда же холостые строки вторгаются внутрь рифмической цепи и дают, например, 3-стишия по схеме АхА («…Блеснул над тихою столицей — И не нашел уже следов Беды вчерашней. Багряницей…») или 7-стишия по схеме АвАвХвв («…Хозяин бедному поэту. Евгений за своим добром Не приходил. Он скоро свету Стал чужд. Весь день бродил пешком. А спал на пристани; питался В окошко поданным куском; Одежда ветхая на нем…»), то мы засчитывали такие строфоиды в число прочих 3-стиший или 7-стиший. Только 4-стишия с холостыми стихами, встретившиеся нам лишь трижды (в приведенном месте «Цыган», у Майкова и у Полонского), мы считали аномалией и исключали из подсчетов. Исключались также обрывки строфоидов на границах цензурных вымарок (у Полежаева) и недописанных кусков (у Бестужева).

б). Правило об альтернансе требует, чтобы нерифмующие стихи одинакового (мужского или женского) окончания не стояли рядом, а непременно были разделены хотя бы одним стихом другого окончания: так, невозможна последовательность строк АвАвсДсД, но возможна АвАвСдСд. Это правило также тщательно соблюдается в XIX в., отступления от него обычно — лишь недосмотры (правда, порой многочисленные: в «Хаджи-Абреке» — 11 раз), в систему не переходящие. Единственный случай, где нарушение альтернанса дозволялось (хотя и неохотно), — это на стыке строф в строфических стихотворениях (вспомним «Фонтан» Тютчева: аВВасДДс…) и на стыке «абзацев» в нестрофических стихотворениях (во второй песни «Полтавы» — четырежды, в том числе перед знаменитым «Тиха украинская ночь…»). Для учета при разборе строфики такие нарушения трудностей не представляют.

в). Правило о взаимоохватывающих рифмических цепях требует, чтобы между двумя стихами на одну и ту же рифму находились стихи не более чем на одну иную рифму: так, возможен строфоид аввва, но не авсвса или авссва. Это правило соблюдается в нашем материале неукоснительно; единственное исключение — у Полонского (по схеме: аВссВа): «(И он домой пришел, смущенный, Почти всю ночь не спал и, сонный, Страдал, как будто кошемар Его давил… Что это значит? Не то ли, что любви запрос Того, кто в бедности возрос, Всегда сначала озадачит? Не то ли, что сердечный жар Мог заразить его?..)». В стихе со сплошными мужскими окончаниями, где не мешает альтернанс, мы находим несколько раз такие строфоиды у А. Григорьева (пример из «Олимпия Радина» по схеме авасвс: «Ее я вижу пред собой… Как ветром сломанный цветок, Поникнув грустно головой, Она стояла под венцом… И я… молиться я не мог В тот страшный час, хоть все кругом Спокойны были…»).

продолжение

4. Объем строфоидов. Первые три колонки в таблице показывают, какой процент строк текста входит в состав 2-стиший, 4-стиший и многостиший. (К многостишиям условно причисляются и малочисленные 3-стишия, и еще более редкие — 7 примеров во всем нашем материале — 4-стишия на одну рифму аааа). Четвертая колонка показывает, какой процент строк, входящих в состав многостиший, приходится на долю самого частого вида их — 5-стиший: это показатель однообразия состава многостиший — чем больше стихов приходится на 5-стишия, тем меньше остается на долю всех остальных. Пятая и шестая колонки показывают процент 2-стиший и охватных 4-стиший, интегрированных в более пространные строфоиды — в 4-стишия с парной рифмовкой аавв и в 6-стишия с тернарной рифмовкой аавссв (так, последовательность пяти 2-стиший мы считали неразделимой на 4-стишия, а последовательность 4 или 6 двустиший — разделимой; так, в последовательности двух 2-стиший и 4-стишия ааввсддс мы учитывали и 4-стишие аавв и 6-стишие ввсддс, синтаксическое членение текста не принималось во внимание, но композиционное принималось — через «между-абзацную» отбивку интеграция не учитывалась).

Рассмотрение таблицы позволяет сделать такие наблюдения.

а). Господствующим типом строфоида в нестрофическом 4-ст. ямбе является 4-стишие. Только в 4 из 70 текстов оно уступает свое ведущее положение (у раннего Вяземского и Пушкина — многостишиям, у Огарева — двустишиям). Средняя доля 4-стиший — около 60 % текста; по периодам она колеблется слабо.

XVIII век (4 текста) — 61% 1800–10-е гг. (8 текстов) — 53% 1820-е гг. (23 текста) — 61% 1830-е гг. (10 текстов) — 59% 1840–60-е гг. (14 текстов) — 55% 1880–90-е гг. (7 текстов) — 61% 1910–20-е гг. (4 текста) — 81%

Мы видим, что только в 1800–10-х гг. 4-стишия потеснились, чтобы дать место приросту многостиший, в 1840–60-х гг., чтобы дать место приросту двустиший, а в XX в., наоборот, резко усилились, оттесняя и двустишия и многостишия (в прологе и главах II–III «Возмездия» на 157 4-стиший приходятся лишь 4 двустишия и 1 восьмистишие, легко распадающееся на два 4-стишия). Но надо помнить, что эти средние складываются из весьма расходящихся индивидуальных показателей: так, в XVIII в. более Строгий Дмитриев (75 %) противостоит более вольным Карамзину, Горчакову и Княжнину (43–59 %); так, в 1820-х гг. Пушкин и его старшие современники дают обычно показатель ниже 60 % (Козлов, Кюхельбекер, Рылеев, Бестужев), а младшие — выше 60 % (Языков, Подолинский, Веневитинов).

Русский нестрофический ямб как бы занимает середину между двумя крайностями европейского нестрофического стиха: здесь, с одной стороны, стих легких посланий XVIII в. равнодушен к 4-стишиям и любит затянутые многостишия (соотношение 2-стиший, 4-стиший и многостиший в посланиях Вольтера 1715–1751 гг., 1209 строк, — 3,5:20,5:76 %!), с другой стороны, романтические поэмы (Байрона и др.) тоже равнодушны, к 4-стишиям, но предпочитают им сплошную вереницу 2-стиший, лишь изредка прерываемую более длинными строфоидами. В этой своей срединной позиции русский ямб опирается на 4-стишие как на наиболее привычное по строфическому стиху сочетание строк.

б). Соотношение остальных двух типов строфоида, 2-стишия и многостишия, заметно эволюционирует. Ранние поэты решительно предпочитают 2-стишия: свободой нанизывать длинные рифмические ряды они еще почти не пользуются (хотя уже у Княжнина мы находим даже одно 11-стишие). От этой традиции первым откалывается Вяземский: он бурно начинает культивировать многостишия (вслед за французской легкой поэзией?), доля многостиший у него резко превосходит долю 2-стиший и даже (в стихах 1814–1818 гг.) 4-стиший; за Вяземским следует молодой Пушкин, у которого вплоть до 1825 г. многостишия держатся впереди 2-стиший, за Пушкиным — Рылеев, Кюхельбекер, Баратынский, Языков, Подолинский, Веневитинов, Полежаев, Бенедиктов. Но затем намечается перелом в обратную сторону: к простоте. У Пушкина в трех последних поэмах 2-стишия начинают преобладать над многостишиями; у Баратынского от поэмы к поэме растет доля 2-стиший и падает доля многостиший; у Полежаева в первой половине «Эрпели» (гл. 1–3) доли 2-стиший и многостиший почти равные, а во второй половине (гл. 4–8) на 2-стишия приходится почти вдвое больше; Лермонтов мечется между резким преобладанием 2-стиший в «Хаджи-Абреке» и «Валерике» и многостиший в «Измаил-Бее» и «Демоне». Наконец, в следующем периоде наступает раскол: поэты, чувствующие себя хранителями пушкинских высоких традиций (Майков, А. К. Толстой, Полонский), продолжают предпочитать многостишия, а поэты-бытописатели (Огарев, Никитин) переходят на 2-стишия. «Пушкинскую» традицию продолжают затем Фофанов и Надсон, «послепушкинскую» — Случевский и Минский, но постепенно контраст этот становится все менее заметным, так как и 2-стишия и многостишия стушевываются под напором 4-стиший; однако в целом предпочтение 2-стиший преобладает, стремление к простоте пересиливает стремление к разнообразию.