Концепции власти в средневековой Руси XIV-XVI вв. - Василий Телицын
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как уже отмечалось выше, сравнение московских правителей с величайшими князьями эпохи Древней Руси было довольно распространено в среде московских книжников и служило, в том числе и идеологическим целям, однако упоминание в качестве прародителя Василия II греческого императора Константина Великого в середине XV в. во многом уникально. Митрополит Иона не просто сравнивает Василия II с Константином Великим и Владимиром I, он отмечает преемственность русских князей и византийских императоров задолго до того, как эта концепция нашла отражение трудах московских книжников начала XVI в.
Интересна также связь сочинений древнерусских книжников о Флорентийском соборе с возникшей в середине XV в. концепцией русского царства. По мнению К.Ю. Байковского, возникновение идеи русского царя было маловероятно без потери сакрального авторитета прежним царем, т. е. византийским императором. Случилось это как раз после Флорентийской унии, а затем последовала фактическая гибель Византии[214]. Московский князь Василий II первым из русских правителей был назван царем при жизни в третьей редакции «Жития Сергия Радонежского», которое было создано около 1442 г. Пахомием Сербом[215]. Вместе с этим использование царского титула в отношении Василия II не носит постоянный характер и употребляется, по-видимому, в зависимости от предпочтений того или иного книжника. В произведениях московских книжников XVI в. по отношению к Василию II продолжают использоваться прежние титулы, такие как «великий князь Владимирский и Московский»[216].
В уже упоминаемой нами «Повести о Флорентийском соборе» Василий II так же неоднократно именуется царем[217]. Последняя редакция этого памятника, созданная, вероятно, в 1458–1460 гг.[218], доносит слова греческого императора Иоанна, обращенные к Василию II: «В них же есть государь великии, брат мой, Василеи Васильевичь, ему же восточнии царие прислухаютъ, и велиции князи с землями служат ему, но смирениа ради благочестиа и величьством разума благовериа не зовется царем, но князем великим русских своих земель православиа»[219]. В данном отрывке отмечен факт, имеющий, на наш взгляд, немаловажное значение. Книжник – создатель данного произведения – отмечает, во-первых, ведущее положение московского князя в русских землях, восстановленное после Феодальной войны, а во-вторых, сообщает о том, что власть Василия II распространяется также на неких «восточных царей». Скорее всего, в данном случае речь идет о татарских царевичах, которые к моменту написания повести обороняли восточные рубежи Московского княжества[220].
Таким образом, согласно повести, московский князь, во-первых, именуется верховным правителем в русских землях, в то время как де-юре независимыми от Москвы оставались Тверь, Рязань, Ярославль, половина Ростовского княжества, а также большой самостоятельностью пользовалась Новгородская земля. Во-вторых, московский правитель уже не воспринимается как ордынский вассал, напротив – его власть распространяется на некоторых царей. И, наконец, в-третьих, Василий II признается равным византийскому императору, так как по отношению к русскому князю используется термин «брат», подразумевающий равенство правителей. Все эти факты позволяют сделать вывод о том, что в среде общественно-политической мысли второй половины XV в. начинается новый этап осмысления власти московского князя, властные полномочия которого оказываются существенно шире, чем в предыдущие эпохи.
Однако, несмотря на то, что в общественном сознании наметились определенные сдвиги в восприятии власти московского князя, русские земли все еще оставались подчиненными ордынским ханам, хотя Золотая Орда в середине XV в. прекратила свое существование. На позорный факт зависимости от Орды, по сообщениям Сигизмунда Герберштейна, постоянно обращала внимание вторая жена Ивана III – византийская царевна Софья Палеолог, которая старалась смягчить унизительные обряды по отношению к татарам. В итоге, как отмечает Дьяконов, по настоянию Софьи великий князь решился на свержение ига, а взгляды самой царицы в данном случае совпали с давними ожиданиями русских князей и политическими взглядами представителей общественной мысли Московского княжества[221]. Освобождение русских земель от иноземного владычества, произошедшее в 1480 г., естественно, не могло не оставить след в трудах московских книжников, в то же время оно напрямую повлияло на восприятие власти московского правителя.
Об этих изменениях позволяет судить один из важнейших памятников русской публицистики XV в., посвященный освобождению Руси от ордынского владычества, под названием «Послание на Угру» ростовского архиепископа Вассиана Рыло, который, по мнению большинства историков и филологов (Л.В. Черепнин, М.Н. Тихомиров, А.Н. Насонов, И.М. Кудрявцев), являлся одним из идеологов формирующегося Российского государства и отражал в своем произведении взгляды широких слоев населения, требовавших дать отпор нашествию хана Ахмата[222].
Об изменениях, произошедших к 80-м гг. XV в. в позиционировании образованным слоем русских земель власти московского правителя, может косвенно свидетельствовать форма обращения к великому князю. Титул Ивана III, который Вассиан Рыло использует в самом начале послания («Благоверному и христолюбивому, благородному и Богом венчаному, Богом утвержденному, въ благочестии всеа вселенныа концих въсиавшему, паче же во царих пресветлейшему и преславному государю…»[223]), в какой-то степени перекликается с титулованием Василия II, использованным в повести о Флорентийском соборе, и фактически представляет собой титул василевса[224], т. е. византийского императора. В послании ростовского архиепископа мы встречаем широко используемую в среде московских книжников идею о преемственности власти, однако в данном случае она используется не для возвеличивания правителя или легитимации его власти, а для того, чтобы подтолкнуть Ивана III к реальным политическим действиям: «И поревнуй преже бывшим прародителем твоим, великим князем, не точию обороняху Русскую землю от поганых, но и иныа страны имаху под себе…»[225].
Более того, в послании прослеживается идея о совершенно ином качестве власти правителя после победы над татарами: «Ныне же той же господь, аще покаемся вседушевно престати от греха, и возставит нам господь тебе, государя нашего, яко же древле Моисиа и Исуса и иных ссвободивших Израиля. Тебе же подаст нам господь свободителя новому Израилю, христоименитым людем… <…> Се твердое, и честное, и крепкое царство дастъ господь богъ в руце твои, богом утвержденный государю, и сыновомъ сыновъ твоих в род и в род в веки (выделено мной. – В.Т.)»[226]. Таким образом, для архиепископа Вассиана факт освобождения русских земель от татарского ига являлся непременным условием получения Иваном III от Бога «крепкого царства», власть над которым будут сохранять потомки московского князя, что, опять же, находится в непосредственной связи с идеями московских книжников о преемственности власти.
Таким образом, можно отметить ряд событий второй половины XV в., повлиявших на восприятие московскими книжниками великокняжеской власти:
1) восстановление Москвой после конца Феодальной войны ведущего положения в русских