Дочь Роксоланы - Эмине Хелваджи

2. Осколки трех зеркал

Хюррем-хасеки лениво смотрелась в зеркало. Делать это ей не хотелось, но привычка, отработанная долгими одинокими вечерами, въелась в плоть и кровь, диктовала, как надо жить, чтобы выжить.

Годы не красят женщину. Это правило не знает исключений, и ты тоже подвластна старению, а значит, пренебрегать притираниями и косметикой не следует. Никогда. Даже сидя в одиночестве и перебирая воспоминания и печали, будто бусины недавно подаренного султаном жемчужного ожерелья.

И тем более не стоит этого делать здесь, в гареме, где каждая первая с удовольствием подсыплет тебе яду в шербет и плеснет в лицо кислотой. Ты возвела минарет любви на песке, маленькая роксоланка, хотела ты или нет, но сделала это: долго трудилась, выбиваясь с самого низа проклятой гаремной иерархии, – так пожинай теперь плоды. Следи за своим минаретом, оберегай его, подбрасывай песок к основанию, иначе земля однажды уйдет у тебя из-под ног и очередная красивая мерзавка, улыбнувшись султану, перечеркнет будущее твое и твоих детей.

Впрочем, рано или поздно земля все равно уйдет из-под ног.

Хюррем приучала себя к этому знанию, готовилась, училась не бояться. Слишком многие проиграли бой еще до начала сражения, поддавшись недостойной панике. Так говорил Доку-ага, но Хюррем знала это и до него: догадывалась, сопоставляла факты, анализировала… Ум – тоже оружие, и, как любой другой клинок, его надо регулярно тренировать. Ум и тело, женское оружие, уместное там, где бессильны ятаганы.

Нанести сурьму на глаза. Слишком уж они в последнее время краснеют.

Да, рано или поздно она все потеряет, это предрешено, и беспокоиться тут, собственно говоря, не о чем. Но дети… Дети у нее пока еще есть.

Живые дети.

Женщина издала стон, куда больше похожий на рычание. Будь проклята Махидевран, успевшая раньше ее! Будь проклят шахзаде Мустафа! Ну что ему стоило подохнуть от оспы, как его старшие братья? Стольких бы проблем избежали…

Но Мустафа жив. Жив и любим народом, этим безмозглым бараньим стадом, и янычарами, обычно готовыми на все ради казана плова, но вот в этом случае проявляющими гонор. Любим, в отличие от ее собственных детей.

А еще… еще есть эта девочка.

Хюррем избегала в равной степени называть свою вторую дочь и Орысей, и Разией. «Эта девочка», «этот ребенок»… Вторая дочь всегда казалась ненужной, опасной, подвергающей риску и саму Хюррем-хасеки, и остальных детей, – гнев Сулеймана не знает границ, а Мустафа и его матушка рады будут подлить масла в огонь. Разию следовало бы убить сразу после рождения, слишком явным было сходство родимых пятен у нее и у… Но даже если бы нет, все равно близнецы – не к добру! О хасеки-султан и без того ходит много ненужных слухов, прибавлять к ним «ребенка, рожденного от Иблиса», совершенно ни к чему. Хюррем знала, что повитуха ждет сигнала, что ситуация разрешилась бы мирно и тихо, как обычно решаются подобные вещи в гареме. Знала и…

Не смогла.

Эта девочка – она ведь тоже ее дочь. А о своих детях Хюррем-хасеки заботится. Всегда.

Вместо Орыси в мутные воды возле Истанбула ушло тело повитухи (вот уж поистине бесполезное оказалось существо: даже разродиться Хюррем помог евнух). Доку – теперь Доку-ага – сделал все чисто и незаметно.

И началась выматывающая игра. «Вас двое, но запомните, что вы – одна. Есть Михримах. Есть ее молочная сестра. Разия-султан не существует».

Орыси нет. Нет – и все.

Хорошо хоть дочери восприняли происходящее как игру. Орыся не стала обижаться, а весело включилась в нее, да и Михримах покровительствовала младшей сестричке. Иначе пришлось бы…

Руки Хюррем дрогнули. Похоже, сурьму нужно будет накладывать заново.

Нет. Не пришлось бы. Она придумала бы что-нибудь еще. Скажем, отправила бы ребенка… куда-нибудь. Например, с Доку, хотя он бесценный помощник. Нет, не пришлось бы, никогда…

Хюррем отчаянно твердила себе это до тех пор, пока дрожь, охватившая тело, не прошла.

Но теперь… теперь надо что-то делать. Девочки подрастают, они уже подросли: сама она в их возрасте… ладно, об этом не стоит сейчас думать.

Так или иначе, Михримах скоро выйдет замуж. С Орысей тоже пора расставаться.

В дальних краях, под крылом мужа, ей будет хорошо. А даже если и плохо, она останется в живых, это главное.

Хасеки-султан больше не дрожала. Решение было принято.

…Ночью Орысе опять приснился Ибрагим-паша. И опять это был странный, необычный сон. Что-то в нем было узнаваемо: обстановка дворца, его лестницы, переходы, колонны… Что-то неузнаваемо вовсе. А что-то вообще оставалось расплывчатым, неясным, как и положено там, во сне.

Ибрагим-паша и появился именно оттуда – из рваных, размазанных теней, что окружили, как стая воронов, высокую узорчатую арку. Куда она вела, Орыся даже представить боялась и потому смотрела лишь на Ибрагима-пашу, смотрела с испугом и настороженностью, как смотрят на необъяснимое чудо: в готовности либо принять его безоговорочно, либо бежать прочь без оглядки.

Однако убегать не пришлось. Ибрагим-паша вдруг улыбнулся. А потом он как-то незаметно оказался совсем рядом и взял ее за руку.

В прошлом сне она видела его пальцы: в крови, мизинец на правой почти оторван, костяшки содраны, – но сейчас ни крови, ни ссадин, только перстни с драгоценными камнями. Орыся подивилась было таким переменам, однако оставила удивление – это же сон, всего лишь сон, а в нем возможно все. Там даже мертвые становятся живыми и нет ни тлена, ни смерти, ни утрат. Там птица Симург, извечная покровительница и само бессмертие, воскрешает из пепла ушедших навсегда. И это, наверное, правильно.

«Да, именно так, – кивнул великий визирь, уловив ее мысли, – здесь я постараюсь быть с тобой как можно дольше. Постараюсь защитить, предостеречь… Пойдем, кое-что покажу». И повел куда-то, держа за руку. Орыся не сопротивлялась, слова Ибрагима-паши успокоили и вселили в нее уверенность, что все сейчас происходящее не что иное, как чья-то добрая воля.

Только добрая.

Шли довольно долго. Она почти не оглядывалась по сторонам, лишь мельком отмечая многочисленные переходы и лестницы, ведущие куда-то вниз, вниз и вниз. И все время старалась не отрывать взгляда от руки визиря: живой, с гладкой кожей, теплой… Путеводной нити в этом мире сна.

Остановились возле узкого окна, забранного решеткой. «Узнаешь?»

Она пригляделась. Как странно: они ведь сейчас внутри дворца и это окошко должно быть обращено наружу. Да оно и не окно вовсе, а щель… крестовая щель с двумя расширениями…

Бойница.

Зарешеченная бойница, за которой – каземат. Их каземат. Надземная темница.

«Смотри. – И Ибрагим-паша совсем без усилий, как ей показалось, вытащил один из камней рядом с решеткой. Потом следующий. – Ты все запомнила?»