Россия на историческом повороте: Мемуары - Александр Керенский

Без всякого сомнения, хозяин моей квартиры находился в тесной связи с окружением Маннергейма, и он проявил полное понимание моей просьбы:

— Не буду с вами спорить и тотчас же пошлю телеграмму госпоже У.

Через какое-то время приехала госпожа У., и я объяснил ей создавшуюся ситуацию. По прошествии нескольких дней она вернулась из Петрограда.

— Ваши друзья, — сказала она, — просили меня отговорить вас от возвращения. В настоящий момент это ничего не даст.

— Ну что ж, — ответил я. — Тогда я поеду на свой страх и риск. Пожалуйста, организуйте с помощью своих друзей мой отъезд и сообщите, когда я смогу ехать. Время еще есть, но я не могу здесь оставаться. Вы должны меня понять, как понял меня мой хозяин.

Она выполнила мою просьбу. Я убежден, что в моем положении так же поступил бы и любой другой человек.

Я сел в поезд 9 марта 1918 года. На этот раз в вагон даже не второго, а третьего класса, набитый пьяными горластыми солдатами. Платформа Финляндского вокзала в Петрограде была в сугробах — снег давно уже никто не убирал. Выходя из вагона с тяжелым чемоданом в руке, я поскользнулся и упал лицом прямо в снег. Ко мне подбежали солдат и матрос и помогли подняться на ноги. Со смехом и шутками они подали мне упавшую шапку и чемодан.

— Иди, парень, и гляди в оба! — крикнули они, пожав на прощание руку.

Носильщиков не было, как не было и извозчиков на вокзальной площади. Трамваи не ходили. С чемоданом в руке я отправился пешком, растворившись в толпе пассажиров с корзинками, баулами, узлами. В те тревожные дни пешеход, нагруженный баулами или чемоданом, ни у кого не вызывал удивления. Это был наилучший способ остаться незамеченным. А потому ни милиционеру, ни сыщику не пришло бы в голову обратить внимание на бородатого «врага народа № 1», благопристойно шествовавшего с чемоданом по Литейному проспекту.

Не имея ни малейшего представления, куда направиться, я миновал Литейный проспект, повернул на Бассейную и вышел к 9-й Рождественской. Проделав столь длинный путь, я не чувствовал усталости, пока не подошел к дому, где проживала моя теща. По счастью, улица была безлюдна, а прислуги не было дома. И все же оставаться так близко от места, где некогда помещалась наша фракция в Думе и где меня хорошо знали в лицо, было весьма рискованно. Поэтому было решено, что ночью я укроюсь в доме на дальней стороне Васильевского острова.

Там я и прожил довольно долго в квартире женщины-врача, муж которой, тоже врач, служил в армии. Без малейших колебаний она предоставила мне убежище, отдавая себе отчет, какой опасности подвергает свою жизнь. И подобно чете старых Болотовых в лесном домике проявляла обо мне трогательную заботу. Ни разу за все время она и виду не подала, что понимает, какому подвергается риску. Уходила она из дома ранним утром, и до позднего вечера я был в квартире в полном одиночестве.

Не припомню обстоятельств, при которых в мои руки попала запись моих показаний в Чрезвычайной следственной комиссии по расследованию дела о генерале Л. Г. Корнилове и его соучастниках. Не использовать эту неожиданную возможность — написать правду об этом деле — было выше моих сил. Сегодня эту правду признают сами участники дела (см. 21 гл.), но в то время она не была известна ни широкой общественности, ни в политических кругах. Читая свои собственные показания, вновь вернувшись к событиям того времени, я смог воссоздать подлинную картину всего дела и пролить новый свет на некоторые его аспекты. Летом 1918 года моя книга «Дело Корнилова» появилась в Москве.

Я поставил своей целью не только отмежеваться от предателя Корнилова, но и выбить из рук большевистских пропагандистов то разрушительное оружие, с помощью которого было расколото единство демократических сил.

Однажды, работая над рукописью и пытаясь воссоздать атмосферу прошлого лета, когда, казалось, еще не были утрачены надежды на новую и лучшую жизнь, я вдруг услышал с улицы звуки военного оркестра и нестройный гул голосов. Я подошел к окну и стал свидетелем весьма жалкого зрелища. По улице двигалась жиденькая толпа угрюмых людей, «отмечавших» день 1 Мая. Над головами рабочих реяли знамена, однако в самой демонстрации не чувствовалось истинной праздничности. Ничто не говорило о радости победы пролетариата. И на память мне пришел день 18 апреля (1 мая) 1917 года. «Капиталистическое правительство» объявило его национальным праздником. Не работали все заводы, фабрики, правительственные учреждения и магазины. На улицы вышли тысячи рабочих, солдат, служащих, людей самых различных профессий, несших над головами флаги и поющих под звуки оркестров русскую «Марсельезу». По всему городу шли многочисленные митинги: то был действительно большой и радостный праздник.

Перед самым моим возвращением из Финляндии Совет Народных Комиссаров принял решение перебраться в Кремль (9 марта 1918 года). Вслед за правительством в Москву переехали все центральные политические комитеты, профсоюзы, руководящие органы крестьянских и других организаций. Петроград опустел, политически умер.

Переслав моим московским друзьям рукопись завершенной книги, я почувствовал, что оставаться долее в опустевшем Петрограде совершенно бессмысленно. К тому же, находясь на нелегальном положении, нельзя слишком долго жить в одном и том же месте.

Пока я тихо и спокойно жил в Петрограде, в России начиналась ожесточенная гражданская война. Зимой 1917–1918 года завязались бои между донскими казаками и войсками Добровольческой армии, с одной стороны, и частями Красной Армии — с другой. По условиям Брест-Литовского мирного договора германские войска оккупировали Балтийские государства и Украину. Большевистская власть пока еще не дотянулась до Сибири. По всей стране стали обычным явлением крестьянские бунты. Члены распущенного Учредительного собрания провели нелегальную встречу в Самаре, поставив перед собой цель — свергнуть местную Советскую власть, сформировать комитет Учредительного собрания и развернуть вооруженную борьбу против узурпаторов.

Я решил отправиться в Москву и связаться со своими друзьями, имея в виду в дальнейшем прорваться через большевистские линии и перебраться на Восток — на Волгу или в Сибирь. На организацию отъезда в Москву много времени не потребовалось.

На Николаевском вокзале в ожидании ночного поезда на Москву нас оказалось трое. Меня сопровождали мой друг В. Фабрикант и крупный чиновник министерства земледелия, которого ранее я никогда не встречал. Нас обещали устроить в отдельном купе. Однако, сев в поезд, мы застали в заказанном для нас купе постороннего человека, на вид весьма респектабельного. Незнакомец не принимал участия в нашем разговоре, а сразу же забрался на верхнюю полку и вскоре захрапел. Мы же трое остались сидеть на нижних полках, обсуждая события, происшедшие в министерстве земледелия за минувшие лето и осень. Войдя в раж, мы заговорили в полный голос. И лишь глубокой ночью мы вдруг вспомнили, что с нами в купе находится четвертый спутник. Сверху не доносилось ни звука. Успокоившись, мы расположились на полках и тут же заснули.