Сталин и Гитлер - Ричард Овери

В 1920-х годах цензоры были озабочены главным образом запретами того, что нельзя показывать или читать; однако в эпоху социалистического реализма в их обязанности также входило «реформирование» литературы или кино, с тем чтобы и то и другое отражало линию партии. Запрещенные книги советских и иностранных авторов попали в черный список, их экземпляры были конфискованы и переданы НКВД, который торжественно отправил их в опечатанные помещения. Запрещенные произведения, вышедшие большими тиражами, должны были быть уничтожены. Только в 1938–1939 годах книги 16 453 названий были изъяты из обращения и более 24 миллионов экземпляров были отправлены на переработку как макулатура73. В библиотеках цензоры прочесывали книги и удаляли имена скомпрометированных граждан, замазывая их черными чернилами. Они были совершенно безжалостны в своем рвении. Однажды в октябре 1934 года было обнаружено, что в одном номере сельской газеты «Колхозник» в карельской деревне содержится материал, подверженный цензуре. Цензоры тут же предприняли меры по изъятию всех 1900 экземпляров газеты: 1507 из них были изъяты с деревенской почты, 300 сняты со стендов, 50 экземпляров были уже использованы в качестве обоев, 12 – вместо туалетной бумаги. Одиннадцать подписчиков отказались расстаться со своими экземплярами газет и получили официальное предупреждение. Остальные экземпляры были сожжены проверяющими74. Слабообученные, но чрезмерно бдительные цензоры во время проверок не оставляли камня на камне: в самых безобидных иллюстрациях они обнаруживали намеки на свастику; просматривали страницы на свет, чтобы удостовериться в том, что портретам Сталина не противопоставляется другое лицо, образ которого запечатлен на противоположной стороне; один цензор, действуя из самых лучших побуждений, сообщал в Москву о том, что на портрете Сталина, размещенном в одной из брошюр в декабре 1937 года, на рукаве одежды вождя отчетливо видны очертания Муссолини и слабо просматриваются буквы «ГИТЛЕР» на подбородке75.

Изменить содержание книг, надписей и изображений было так же важно, как и просто объявить их вне закона. В условиях социалистического реализма цензоры должны были гарантировать, что все произведения несут ясную и недвусмысленную идею или характеризуются «однозначностью»76. Однако всегда существует место для двойственности и неопределенности. Некоторые фотографии, представленные на выставке «Социалистическая индустрия», были изъяты по причине того, что они противопоставляли тривиальные образы обычных граждан портретам партийных вождей (хотя это не помешало демонстрации хваленого портрета Сталина, Молотова, Кагановича и Микояна, написанного Николаем Денисовским, изобразившим вождей в момент, когда они разглядывают небольшой стол с предметами женского туалета)77. Печатным словом было легче управлять; цензоры просматривали каждую строку, отмечали красным карандашом места, требующие изменения, и возвращали рукописи издателям и авторам, затем, прежде чем разрешить публикацию, снова их просматривали, чтобы убедиться в том, что изменения внесены. Только после многократных проверок и перепроверок Главлит давал «визу» для публикации. Даже книги из советского канонического списка не были освобождены от цензуры. С каждым новым изданием в «Цемент» вносились небольшие изменения; «Молодая гвардия» Фадеева, опубликованная в 1945 году, по рекомендации Сталина была переделана. Главным неофициальным цензором Советского Союза был Сталин. Именно он стоял за решением, согласно которому при социализме все книги были очищены от богохульства, кощунства, секса и, по мере возможностей, естественных отправлений человеческого организма. Усиливающаяся застенчивость была частью общей политики «окультуривания» в 1930-х годах. В 1935-м цензоры получили указания от Главлита «О борьбе за чистоту русского языка», которые содержали предписания бороться против «грубых выражений и ругательств»78. Нецензурное слово, означающее «блудница», сначала было заменено соответствующим сокращением, но в 1940-х годах было полностью запрещено. Были удалены все слова, указывающие на половые органы; попытки использовать слово из четырех букв, означающее название овоща и обыгрывающее нецензурное слово, означающее «пенис», также были замечены и запрещены79. К началу 1940-х годов авторы и редакторы уже сами проверяли друг друга, чтобы не ждать, когда придут проверяющие и запретят.

Цензура в Германии отличалась от советской одной важной особенностью. Здесь не предпринимали попыток изменить результаты творческой деятельности, поскольку все, что вероятнее всего подлежало запрету, было по определению «культурным большевизмом» или еврейским и чуждым. Все произведения искусства, литературы и кино подразделялись на те, что были приемлемы, и те, что нет. Последние запрещались или подлежали уничтожению. В марте 1933 года Геббельс дал указание библиотекарю Вольфгангу Херрманну составить черный список еврейской, марксистской и ненемецкой литературы. Список был разослан всем студенческим союзам германских университетов и высших школ; и именно студенческие активисты из Deutsche Studentenschaft, а не соперничавшая с ними национал-социалистическая студенческая лига объявила рассчитанную на четыре недели программу культурной чистки, продолжавшейся с 12 апреля по 10 мая, кульминацией которой стало массовое сожжение книг из черного списка. Книги забирали из университетских библиотек и книжных магазинов; протестовавших профессоров бойкотировали. В последний день реализации программы огромные костры из книг полыхали на всех площадях Берлина, Мюнхена, Бреслау и Дрездена, а толпы студентов, людей из СА и представителей академического сообщества злобно кидали неугодную литературу в пламя костров, в том числе драму и поэзию Бертольта Брехта, уже покинувшего Германию и уехавшего Австрию в марте 1933 года. Осенью Брехт обосновался в Дании, и здесь он написал сатирическую поэму «Сожжение книг» для писателя Оскара Мария Графа, жаловавшегося на то, что его не включили в первый список запрещенных книг, составленный в марте 1933 года. Между тем первыми книгами, оказавшимися в погребальном костре, были книги Карла Маркса80.

Но, как правило, цензура не была столь неистовой, хотя она и была грубой. Министерство Геббельса приказало всем издателям и продавцам книг удалить все запрещенные книги из своих списков и с полок. Пресса была очищена от антипартийных публикаций. К апрелю 1934 года 1000 газет были закрыты, а 350 закрылись добровольно. Весь опубликованный материал, научный или литературный, был проверен цензурными отделами каждой палаты или Контрольной комиссией самой партии, подтверждением чего была неровная удостоверяющая печать, которая ставилась на внутренней стороне обложки: «НСДП не имеет возражений против публикации этого тома»82. На местном уровне официальные комиссары следили за провинциальными театрами, концертными программами и галереями. В штаб-квартире партии в Мюнхене хранилась огромная библиотека каталогизированных запрещенных материалов. Текущая творческая продукция цензурировалась до того, как она попадала к публике. Особенно тщательно контролировалось кино; к каждому одобренному фильму приписывался один член контрольной комиссии, ответственный за контроль над кино, который должен был ежедневно следить за ходом съемок разрешенного фильма. В июне 1935 года Геббельс сам себе дал законное право отменять решения цензоров, если ему не нравился фильм, который получил их одобрение. Он просматривал каждое законченное произведение, Гитлер – многие из них. Но даже в этих условиях существовала возможность для неопределенности, позволявшая избежать цензуры. В фильме «Паромщица Мария» Франка Визбара, события которого происходят в средневековой Германии, имелись все положительные элементы – герой-ариец, вновь обретший свою родину, и романтический исторический фон. Однако получившийся в итоге фильм обвинили в декадентстве, так как германская родина находилась под иностранным господством, а герой был влюблен в девушку не арийского происхождения83. Иностранные фильмы запрещали, или они подвергались сокращению перед тем, как попасть к зрителю. Для того чтобы отгородить все публичные дискуссии о фильмах или искусстве от вызывающей споры неопределенности, Геббельс предпринял 26 ноября 1936 года меры по запрету любого критицизма в отношении результатов творчества. Прессе было разрешено печатать только «сообщения об искусстве» или «размышления об искусстве». Критические оценки творческих результатов были разрешены только для тех, кто обладал «национал-социалистической» чистотой сердца и взглядов84.