Анж Питу - Александр Дюма

— Где аббат?

Мальчик прислушался, и хотя лестница, скрипевшая под ногами достойного священнослужителя, находилась с другой стороны дома, он сказал:

— Слышишь, он спускается.

Питу перешел из сада во двор и только тогда услышал тяжелые шаги аббата.

Почтенный наставник шел вниз по лестнице, читая газету.

Его неизменная плетка висела на боку, как шпага.

Уткнувшись носом в газету, ибо он знал на память количество ступенек лестницы и все углы и закоулки старого дома, аббат шел прямо на Анжа Питу, а тот приосанился, чтобы выглядеть как можно внушительнее перед лицом своего политического противника.

Но сначала скажем несколько слов: они показались бы излишними в другом месте, но вполне уместны здесь.

Рассказ этот объяснит, откуда взялись у аббата Фортье тридцать или сорок ружей, которые так хотелось заполучить Питу и его сообщникам Клоду и Дезире.

Аббат Фортье был, как мы уже имели случай упомянуть в другом месте, капелланом замка и со временем, благодаря терпению и настойчивости, свойственной всем лицам духовного звания, сделался единственным распорядителем того, что на театре называют реквизитом.

Помимо священных сосудов, библиотеки и кладовой, он получил на хранение старое охотничье снаряжение герцога Луи Филиппа Орлеанского, отца Филиппа, впоследствии называвшегося Эгалите. Кое-что из этих доспехов восходило ко временам Людовика XIII и Генриха III. Всю эту утварь аббат Фортье с большим вкусом разместил в галерее замка, предоставленной по сему случаю в его распоряжение. И дабы придать своей выставке более живописный вид, он развесил тут же круглые щиты, рогатины, кинжалы, кортики и инкрустированные мушкеты времен Лиги.

Дверь этой галереи надежно охраняли две бронзовые посеребренные пушки, подаренные Людовиком XIV своему брату.

Кроме того, имелось полсотни мушкетонов — трофей, захваченный Жозефом Филиппом во время сражения при Уэсане и подаренный им коммуне; та, не зная, что ей делать с подарком, разместила его в одной из комнат того дома, что был бесплатно предоставлен (как мы уже говорили) аббату Фортье.

Это и было сокровище, которое охранял дракон по имени Фортье и которым мечтал завладеть Ясон по имени Анж Питу.

Маленький замковый арсенал был довольно знаменит в округе и весьма соблазнителен для заговорщиков.

Но дракон-аббат неусыпно стерег яблоки в саду Гесперид и не собирался их отдавать никакому Ясону.

Теперь вернемся к Питу.

Он весьма учтиво поздоровался с аббатом Фортье, сопроводив свое приветствие легким покашливанием, призывающим к вниманию людей рассеянных или занятых.

Аббат Фортье оторвал глаза от газеты.

— Смотри-ка, Питу! — удивился он.

— К вашим услугам, господин аббат. Чем могу быть полезен? — услужливо спросил Анж.

Аббат сложил, вернее, закрыл газету, ибо в ту благословенную эпоху газеты больше походили на небольшие книжки, потом заткнул ее за пояс с левой стороны (справа висела плетка).

— В том-то и беда, — ответил аббат насмешливо, — что ты ничем не можешь быть полезен.

— Помилуйте, господин аббат!

— Да, да, господин лицемер.

— Помилуйте, господин аббат.

— Да, да, господин революционер.

— Ну вот, я еще не начал говорить, а вы уже рассердились на меня. Это плохое начало, господин аббат.

Себастьен, слышавший все то, что последние два дня аббат Фортье говорил о Питу каждому встречному и поперечному, почел за лучшее не присутствовать при ссоре, которая не могла не вспыхнуть между его другом и его учителем, и ушел.

Питу посмотрел вслед Себастьену с некоторой грустью. Это был не очень сильный союзник, но все же ребенок такого же политического вероисповедания, как он.

Поэтому когда дверь за Себастьеном закрылась, Питу вздохнул и продолжал разговор с аббатом:

— Да что вы, господин аббат, какой же я революционер? Разве я повинен в том, что произошла революция?

— Ты жил бок о бок с теми, кто ее делает.

— Господин аббат, — сказал Питу с чрезвычайным достоинством, — каждый волен в своих мыслях.

— Ну да!

— Est penes hominem arbitrium et ratio[39].

— Ax, так ты знаешь латынь, болван?

— Я знаю то, чему вы меня научили, — скромно ответил Питу.

— Да, в исправленном, дополненном и украшенном варваризмами виде.

— Пусть даже с варваризмами! Боже мой, кому же удается избежать варваризмов, господин аббат?

— Шалопай, — сказал аббат, явно уязвленный этой наклонностью Питу к обобщениям, — ты думаешь, я тоже допускаю варваризмы?

— Вы допускали бы варваризмы в глазах человека, который является более сильным латинистом, чем вы.

— Полюбуйтесь-ка на этого грамотея! — сказал аббат, бледный от гнева и тем не менее пораженный рассуждением, не лишенным справедливости.

Потом грустно добавил:

— Вот в двух словах система этих негодяев: они разрушают и портят. Ради чего? Они сами не знают. Ради неизвестно чего. Ну-ка, господин лентяй, скажите по совести: знаете вы более сильного латиниста, чем я?

— Нет, но такой может найтись, хотя я его и не знаю, я ведь знаю не всех.

— Да уж я думаю, черт возьми!

Питу перекрестился.

— Что ты делаешь, безбожник?

— Вы бранитесь, господин аббат, вот я и крещусь.

— Да неужели! Послушайте, господин шалопай, вы зачем явились ко мне? Чтобы меня тиранить, публично осмеять?

— Тиранить вас! — повторил Питу.

— Вот видишь, ты не понимаешь! — торжествовал аббат.

— Нет, господин аббат, я понимаю. Благодаря вам, я знаю корни: «тиранить» происходит от латинского tyrannus — «повелитель, властитель». Это слово пришло в латынь из греческого: tyrannos по-гречески «господин». Такие сведения приводит Лансело в своем «Саду греческих корней».

— Ах ты плут, — возмутился аббат, все больше поражаясь, — похоже, ты еще что-то помнишь, даже то, чего ты не знал.

— Хм, — произнес Питу с притворной скромностью.

— Почему же в те времена, когда ты учился у меня, ты никогда так не отвечал?

— Потому что в те времена, когда я был у вас, господин аббат, ваше присутствие смущало меня; потому что своим деспотизмом вы не давали проявиться моему уму и моей памяти, а теперь свобода выпустила мои знания на волю. Да, свобода, слышите? — настаивал Питу, поднимая голову, — свобода!

— Ах, шельма!

— Господин аббат, — произнес Питу внушительно и даже не без угрозы, — господин аббат, не браните меня: как говорит один из ораторов, contumelia non argumentum — «брань не довод».

— Я смотрю, шалопай, ты считаешь, что я не пойму твою латынь и потому переводишь на французский! — в ярости закричал аббат.