Рассказы • Девяностые годы - Генри Лоусон

Тэсси Риган встал, подтягивая штаны.

— Ну, так просто он от нас не отделается. Надо поглядеть, что там такое. Пожалуй, не мешает собрать пожитки. Если…

— Все уже поднялись, — прервал его Пэдди. — На дороге в Кэноуну целая толпа. Мы с моим напарником сейчас отчалим тоже.

— Прошу прощенья, мэм! — крикнул Динни Салли. — На сегодня обед отменяется!

Через секунду веранда опустела.

— Ну вот, черт побери! — Салли подошла к двери и увидела, что все они уже спешат по дороге в город: и Динни, и Тэсси Риган, и Пэдди, и все прочие, а позади всех — Крис Кроу. Салли совсем замучилась со стряпней, устала, вспотела, и ей было до смерти досадно, что все ее труды пропали даром. Она в сердцах проклинала золотую лихорадку и все золотоискательские походы на свете.

Моррис вернулся вечером и с поразительным равнодушием рассказал о сообщении отца Лонга и о дикой суматохе, которая поднялась в городе вокруг нового похода на Кэноуну, где, как предполагали, можно было кое-что разузнать. Вся эта история казалась Моррису весьма сомнительной. Ни в полиции, ни в горном департаменте ничего не известно насчет этого самородка, сказал он. Блеф все это, иначе самородок был бы уже предъявлен и заявка зарегистрирована.

Ни для кого не секрет, конечно, что часть золота утекает на сторону, но старатели зорко следят, чтобы не нарушался закон, и сокрытие золота влечет за собой потерю прав на участок. Ясно, что ни один дурак, напавший на хорошую жилу, не станет рисковать. Поэтому крупные находки, как правило, всегда предъявляются, и только какая-нибудь мелочь просачивается через перекупщиков краденого золота.

Салли просто надивиться не могла перемене, происшедшей с Моррисом. Раньше — до своего злосчастного похода на Маунт-Блэк, он первый ринулся бы, как безумный, в эту новую погоню за золотом. Но после этого похода Моррис стал совершенно безучастен ко всем толкам о новых золотоискательских походах или богатых россыпях, открытых на каком-нибудь далеком прииске. А после того как он заделался гробовщиком — и подавно.

Салли знала, что Моррис просто принудил себя заняться своим новым ремеслом. Подавил в себе отвращение к этому делу и теперь был даже доволен, что сумел достичь успеха на новом поприще. Не такая уж это приятная штука — снимать мерки с трупов, сколачивать гробы или шагать за катафалком по жаре на кладбище, говорил он. Раньше его прямо с души воротило и стыдно было людям в глаза смотреть, а теперь ничего, привык. Дело как дело, не хуже других. Просто судьба сыграла с ним злую шутку. Но шутка приносила доход, вот что главное.

— Это тоже как бы небольшая жила своего рода, — объяснял Моррис Олфу. — Должно быть, мое призвание не рыть золото, а зарывать трупы. Да ведь пойди угадай, где тебе написано на роду найти удачу.

Моррис теперь все время проводил либо в лавке, либо в мастерской, либо в конюшне; даже гордился тем, как он умеет угодить убитым горем родственникам — никогда не жалеет траурного крепа, сочиняет стишки для извещения о похоронах и даже как-то раз заставил Салли делать венки из белых бессмертников.

— Поверь, моя дорогая, я всячески стараюсь ублаготворить своих клиентов, — насмешливо пояснил он.

Салли просто в толк взять не могла, как ей быть с Моррисом, он совершенно погряз в своем похоронном бюро. Неужто он больше ни на что не надеется и решил всю жизнь трупы хоронить? Салли даже хотелось теперь, чтобы он загорелся от этих толков про золото и ринулся вместе со всеми ловить счастье за хвост. Но Моррис был как каменный.

Динни и Тэсси, подгоняемые золотой лихорадкой, спешили в Кэноуну. Не может того быть, чтобы священник все наплел. Раз он говорит, что видел большущий кусок золота, — значит, видел. А ведь он это сказал? — сказал. А если больше ничего не говорит, так только потому, что не может нарушить тайну исповеди. Верно, ему покаялись на духу в каких-нибудь грязных делишках, смекали старатели. От этого таинственного самородка пахнет грабежом или смертоубийством, а может, и тем и другим зараз.

Сотни людей, схватив кирки и лопаты, — на верблюдах, на лошадях, на тележках, на двуколках, на велосипедах, а то и просто пешком, с котомкой за спиной, — пустились в путь, чтобы изрыть, обшарить землю в окрестностях Кэноуны.

Через два-три дня они потянулись обратно. Никаких следов легендарного самородка, никаких слухов о богатых россыпях где-нибудь поблизости или о пришлых старателях, праздновавших свою удачу и болтавших о драгоценных находках за стаканом вина.

На поверку оказалось, что золото на старом Белом Пере и других когда-то богатых приисках этого края начало иссякать. Лавочники и трактирщики в один голос жаловались на застой в делах. Сообщение отца Лонга было им, конечно, на руку, и они встретили его с восторгом. Другое дело — старатели. От зари и до зари на солнцепеке они ковыряли землю кирками и лопатами и не находили ни крупинки золота, не зарабатывали даже на пропитание. Больше того, они толком даже не знали, где они роют: то ли поблизости от месторождения этого таинственного самородка, то ли нет.

Из восточных штатов тоже начали прибывать партии золотоискателей, и после трех недель отчаянных и бесплодных поисков положение создалось довольно серьезное.

Динни слишком хорошо помнил злосчастный поход Мак-Кэна и ярость старателей, обманутых хвастливой болтовней пьяного дурака. Он толковал инспектору и констеблю, что нужно как-то облегчить бедственное положение голодных и обнищавших старателей, не то отцу Лонгу не поздоровится. Если священник говорил правду, — пусть он укажет место, где был найден самородок. Иначе старатели будут думать, что священник либо наболтал спьяну лишнего, либо их умышленно обманули, чтобы кое-кто из трактирщиков и лавочников мог нагреть себе руки на этом деле.

Отец Лонг согласился сообщить, где нашли самородок. В два часа дня такого-то числа он объявит об этом с балкона отеля в Кэноуне.

Собравшаяся перед гостиницей толпа была, по словам Динни, настроена далеко не мирно. У любого храбреца при одном взгляде на нее душа ушла бы в пятки.

— Народу пришло тысяч шесть или семь. Все заросшие, небритые, ноги у всех стерты в кровь. Голодные как волки, глаза горят. Ясно было, что не сдержи отец Лонг слова — они его просто разорвут. Те, у кого были лошади, верблюды, повозки или велосипеды, держали их наготове, чтобы по первому слову отца Лонга броситься, куда он укажет.

Когда молодой священник появился на балконе, его встретили зловещим молчанием. Наступила такая тягостная тишина, какая бывает только перед грозой.

Отец Лонг стоял бледный как полотно и трясся весь от страха, хоть и старался не подавать виду, рассказывал Динни. Кое-кто из ребят принялся уже шуметь. Страшно подумать, что бы тут началось, если бы священник стал вилять. Сперва я до смерти этого боялся, очень уж он размазывал — в какое, дескать, незавидное положение попал — не подумал о том, что может сделать с людьми золотая лихорадка. Ну а потом заявил, что сейчас сообщит, где был найден самородок, если ребята дадут слово больше ни о чем его не спрашивать. Те, у кого уже совсем лопнуло терпение, начали клясться и божиться, поднимая руки к небу.

«Хорошо, — сказал отец Лонг, — сейчас я вам скажу, где, по моему мнению, был найден самородок и все, что я об этом знаю. Не могу только назвать тех, кто его нашел, не имею права. Самородок находится в целости и сохранности. Он не в этом городе, но должен быть где-нибудь поблизости и будет доставлен обратно в Кэноуну…»

«Самородок нашли…» — тут мы все затаили дыхание, слышно было, как муха пролетит, а он с расстановкой произнес: «…по дороге на Курналпи, в четверти мили от ближайшего озера».

Тут толпа взревела и сорвалась с места. Люди прямо остервенели, лезут друг на друга, повозки сталкиваются, лошади становятся на дыбы, верблюды врезаются в самую гущу, прокладывают себе дорогу. Шум, гам, ругань, проклятья. И вот с криками, с гиканьем все это понеслось по дороге на Курналпи. Я такого сроду не видывал. Вот-то столпотворение было! Счастье еще, что никого насмерть не задавили.

Сам Динни и еще человек сто старателей остались послушать, не скажет ли отец Лонг еще чего. Когда шум стих, священник добавил: «Самородок нашли поблизости от дороги, на глубине пяти-шести футов, а весит он, вероятно, фунтов девяносто пять — сто».

Сказав это, он ушел с балкона.

Кое-кто захлопал в ладоши, а кое-кто предложил даже выразить отцу Лонгу благодарность за его сообщение, однако в ответ явственно раздался неодобрительный гул. Пожилым и более рассудительным старателям, вроде Динни и Тэсси Ригана, слова священника не понравились. Слишком уж он мямлил: «по моему мнению» да «как мне кажется». Он говорил не столько как духовник, хранящий тайну исповеди, сколько как человек, который боится, что стал жертвой скверной шутки.