Том 3. Русская поэзия - Михаил Леонович Гаспаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Блок и латынь
Текст дается по изданию: Гаспаров М. Л., Котрелев Н. В. Блок и латынь // НЛО. 1999. № 36. С. 169–171.
«Итальянские стихи» Блока в их окончательном составе кончаются, как известно, стихотворным переводом: «Эпитафия Филиппо Липпи» (1914). При нем примечание Блока: «Эпитафия сочинена Полицианом и вырезана на могильной плите художника в Сполетском соборе по повелению Лаврентия Великолепного». За ним следует его латинский подлинник — прописными буквами, как на каменной надписи:
Conditus hic ego sum picture fama Philippus
Nulli ignota mee gratia mira manus
Artificis potui digitis animare colores
Sperataque animos fallere voce diu
Ipsa meis stupuit natura expressa figuris
Meque suis fassa est artibus esse parem
Marmoreo tumulo Medices Laurentius hic me
Condidit ante humili pulvere tectus eram
Буквальный перевод этого не очень сложного латинского текста таков:
Здесь я положен, Филипп, слава живописи; Никому не безвестна дивная прелесть моей руки. Умел я перстами искусника одухотворять краски И долго обманывать души надеждой на <их> голос. Сама природа, выраженная моими образами, замерла И признала меня равным ее искусствам. // Здесь в мраморной гробнице Лаврентий Медичи Положил меня; а прежде был я покрыт низменным прахом.
Перевод Блока, как известно, таков:
Здесь я покоюсь, Филипп, живописец навеки бессмертный,
Дивная прелесть моей кисти — у всех на устах.
Душу умел я вдохнуть искусными пальцами в краски,
Набожных души умел — голосом бога смутить.
Даже природа сама, на мои заглядевшись созданья,
Принуждена меня звать мастером равным себе.
В мраморном этом гробу меня упокоил Лаврентий
Медичи, прежде чем я в низменный прах обращусь.
Курсивом мы выделили места, очевидным образом неправильно переведенные Блоком. В строчке «Sperataque animos fallere voce diu» он понял diu «долго» как divum «богов», а не укладывавшееся в этот смысл слово sperata «обнадеженные» наугад перевел как «набожные». (В действительности же здесь — традиционный образ античных эпиграмм об искусстве: произведение так прекрасно, что все ждут, не заговорит ли оно.) В строчке «Ipsa meis stupuit natura expressa figuris» он связал слова stupuit meis figuris, так что слово expressa осталось вне связи и без перевода. В строчке «Condidit ante humili pulvere tectus eram» он, смущенный (обычным на камне) отсутствием точки, не решился увидеть конец одного самостоятельного предложения и начало другого и предположил соединительный союз: понял ante как antequam. (В действительности Филиппо Липпи умер в 1469 году, а Лоренцо Медичи пришел к власти только в 1472‐м, через три года после того, как художник «обратился в прах»; он лишь сделал для покойного Липпи вместо убогой гробницы пышную каменную.) Блок мог не знать или не помнить дат; но что имел он в виду под «прежде, чем я в низменный прах обращусь», не совсем ясно — может быть, заранее сделанную прижизненную гробницу? Такие бывали, но для этого не подходит слово «упокоил».
Новое академическое «Полное собрание сочинений и писем» Блока (Т. 3. М.: Наука, 1997. С. 763) добавляет сведения о затруднениях, которые Блок испытывал при переводе. В записной книжке итальянского путешествия «содержится запись эпитафии на латинском языке с пометой: „Сполето. Эпитафия Полициана на могиле Фра Фил<иппо> Липпи в соборе в Сполето“. Запись сделана в первых числах июня 1909 года. Над некоторыми словами латинского текста вписан их перевод: „conditus“ — „скрыт“; „diu“ — „dius“ <так!> — „божественный“; „stupuit“ — „изумилась, оцепенела“; „fassa“ — „призналась (fateor)“; „humili“ — „простой, низкий“. Над словом „manus“ помета: „род. пад. (ж. р.)“». Из опубликованных там же (с. 334) черновиков видно, что не дававшееся слово sperata сперва примеривалось как «верные души… голосом бога смущал», потом (по словарному значению) «полных надежд…». Слова diu («долго»), humilis, род слова manus — всё это предметы, прочно знакомые каждому гимназисту (а ныне — каждому студенту) с первого года обучения: видно, что Блок за десять с небольшим лет сильно забыл свою латынь.
Тем не менее мы видим, что надпись произвела на Блока сильное впечатление — может быть, просто потому, что он знал (из какого Бедекера?), что это эпитафия художнику. В окончательной композиции «Итальянских стихов» он воспроизвел ее (как неоднократно отмечалось) с тем, чтобы цикл открывался латинским эпиграфом — надписью о бренности всего земного (кстати, не откомментированным в академическом издании), а заканчивался латинской эпитафией — надписью о вечности искусства (отсюда «навеки бессмертный» — целенаправленно-вольный перевод более скромных слов picture fama, «славный в живописи»: отмечено, но не объяснено Дж. Пирогом[163]). Более того, Блок в своем последнем московском публичном выступлении 1921 года, когда его вызывали на бис, а он не желал более общаться с публикой, — по воспоминанию К. Чуковского — «вышел хмурый и вместо своих стихов прочел, к великому смущению собравшихся, латинские стихи Полициана»[164]. Стало быть, эту малопонятную ему латынь поэт помнил наизусть до конца жизни.
Удивляться тому, что Блок плохо знал латынь, не приходится. Миф о чудесах классического образования в России, усиленно оживляемый в последние годы, давно требует объективного пересмотра. Валерий Брюсов в 1920 году в предисловии к несостоявшемуся изданию перевода «Энеиды» писал: «В Московском университете я, один год, состоял студентом классического отделения историко-филологического факультета… — из шести моих сотоварищей по классическому отделению четверо признавались мне, что не могут читать греческие и латинские тексты без помощи „подстрочников“ или же должны тратить много труда на справки в словарях и грамматиках. В гимназии, в 8‐м выпускном классе, никто из моих 25 сотоварищей не мог свободно читать латинских поэтов»[165]. А в библиографии к «Алтарю Победы» сам без стеснения признавался, что предпочитал читать греческие источники по изданиям с параллельными латинскими переводами, — это Брюсов, не без основания считавший себя специалистом по античной культуре! В гимназии Блок, видимо, знал латынь не хуже других — сохранились его переводы из Вергилия и Горация, сделанные в 16–18 лет (впрочем, страховкой от ошибок в них были уже существующие переводы Фета и других). В Петербургском университете он был на историко-филологическом факультете и, видимо, читал классиков так же, как московские сотоварищи Брюсова. А больше они
