Святость и святые в русской духовной культуре. Том II. Три века христианства на Руси (XII–XIV вв.) - Владимир Топоров

Но основным источником о Петре, его жизни и деятельности, разумеется, остается его «Житие», написанное в XIV веке и имеющее две редакции разной ценности, поскольку одна является переработкой другой, притом переработкой с установкой на расширение. Исходную редакцию связывают с ростовским епископом Прохором, а вторая («знаменитая») редакция была создана Киприаном, много сделавшим для увековечения памяти о Петре. В первой редакции различают два извода. В одном из них имя Прохора отсутствует, в другом к самому «Житию» присоединено «Поучение» Петра (в связи с его спором с тверским епископом Андреем). Кучкин 1962, 59–79, подробно исследовавший вопрос, связанный с этими двумя изводами и их авторством, полагает, что именно «Поучение» связано с именем Прохора, тогда как само «Житие» было составлено неизвестным по имени автором, возможно, одним из клириков Успенского собора в Москве, близким как покойному митрополиту Петру, так и князю Ивану Даниловичу Калите. Время создания этой редакции — до 14 августа 1327 года, откуда следует, что текст был создан практически сразу же после смерти Петра. Второй извод вызван нуждами канонизации Петра в 1339 году в Константинополе, также необычно скорой. Этот текст претерпел ряд изменений (присоединение «Поучения», введение общего заглавия и т. п.), а в 1348 году он был дополнен новыми фрагментами о чудесах. Самый ранний список второго извода относят к концу XV — началу XVI века (старший по возрасту список первого извода — 70–е годы XV века). Текст «Жития» в этом изводе довольно сжат. Он кратко и просто излагает основные эпизоды жизни митрополита Петра. Позже было сочтено, что при учете сделанного Петром для Москвы краткий текст «Жития» не достаточен, и позже митрополит Киприан на основе этой краткой версии создал как часть большой Службы митрополиту Петру переработанный и существенно расширенный вариант «Жития», отличающийся высокими литературными достоинствами. В тексте появились риторическое вступление, отступление, описание пророческого видения отроку Петру во сне, заключительное похвальное слово. В результате «все повествование приобрело характер непринужденного живого и поучительного рассказа человека с широким жизненным и литературным кругозором, уверенного в себе, хорошо владеющего словом, позволяющего себе эмфазу и иронию» (Прохоров 1987, 164). С основанием полагают присутствие в этом тексте следов публицистической установки составителя, прошедшего через трудную и далеко не всегда успешную борьбу как с «лже–митрополитами» Михаилом — «Митяем» и Пименом, так и с великим князем Димитрием Ивановичем. Тот же автор подчеркивает, что «под пером Киприана “Житие” приобрело также черты его автобиографии» (Прохоров 1987, 165), наблюдение, кажущееся несомненным — тем более что в текст включен и действительно автобиографический фрагмент о бедствиях Киприана в 1379–1380 годах, когда он находился в осажденном генуэзским флотом Константинополе (ср. также мотив мистической помощи Киприану, оказанной Петром). По общему мнению, время создания этой редакции — 1381 год. Сообщение «Сказания вкратце о премудром Киприане» из «Степенной книги и одного сборника XVII века о том, что Киприан написал «Житие» в 1397–1404 годах, считают относящимся к написанному митрополитом «Похвальному слову митрополиту Петру», в основе которого лежит его собственная редакция «Жития» [439]. Издания «Жития» митрополита Петра — Макарий 1886, т. 4, кн. 1, 312–317; Макарий 1907, стб. 1620–1646; Степ. кн. 1912, 321–322 [= ПСРЛ т. 21, 1–я полов., 1912]; Ангелов 1958, 159–176; Прохоров 1978, 205–215; Седова 1993 [ср. русский перевод «прохоровского» текста «Жития» — Избр. жит. св. М., 1992, 243–249]. — Далее текст «Жития» митрополита Петра цитируется по изданию — Прохоров 1978 (пергаменная Служебная Минея на декабрь. Харьковская Государственная научная библиотека им. В. Г. Короленко, № 816281, лл. 128 об. — 140; датируется 80–ми годами XIV века) [440].

Митрополит Киприан был в своем литературном творчестве выдающимся стилистом, одним из лучших представителей того риторического направления, которое умело соблюдать гармоническую строгость, не позволяя себе излишеств, крайностей, и обладало чувством меры. В этом отношении Киприан существенно отличался от Епифания: риторическое никогда не уводило его от избранной темы и не вставало между автором и его читателем. «Житие» Петра в киприановой редакции подтверждает это.

Сам текст «Жития» обрамлен вводной и заключительной частями. Их стилистика отличается от собственно житийной части, но ровно в той мере, в какой необходимо привлечь внимание «серьезного» читателя к жизнеописанию митрополита Петра перед началом ознакомления с ним [441] и осмыслить в целом труженический его подвиг после того, как перевернута последняя страница этого жизнеописания [442].

Основной текст «Жития» Петра построен просто: он не обширен, но и не тесен и поэтому легко обозрим. События жизни святителя развертываются по традиционной житийной схеме, в которой, однако, некоторые события выделяются как особо отмеченные — или по их диагностической в отношении присутствия святости важности, или по их драматизму, или по некоей значительности, которая вполне откроется позже. Следует обратить внимание на существенную близость в описаниях рождения и детства Петра и Сергия, хотя места их рождения в пределах освоенного к тому времени русскими восточнославянского пространства были предельно противоположны — крайний юго–запад, Волынь с ее гористостью и «светлыми» лесами и крайний северо–восток, равнинный, с почти сплошными «темными» лесами. Но природные различия стираются перед явлением святости, хотя этим и не перечеркивается роль природного в формировании человека, который позже будет понят как носитель святости.

Изложение в «Житии» движется быстро, но без излишней поспешности, обычно без отвлечений и заполнения переходов. Так, вкратце сообщив о рождении Петра (Съй убо блаженый Петр родися от христиану и благоговейну родителю въ единомь от мест земля Велынскаа), «Житие» сразу же сообщает о сопровождавшем это рождение знамении, действительно поразительным по своей архетипической подлинности:

Еще бо сущу в утробе матерьни [443], въ едину от нощий, свитающи дневи недели, виде видение таково мати его. Мнеше бо ся ей агньца на руку дръжати своею, посреди же рогу его древо благолистьвно израстьше и многими цветы же и плоды обложено, и посреде ветвей его многы свеще светящих и благоуханиа исходяща [444]. И възбудившися, недоумеаше, что се или что конець таковому видению. Обаче аще и она недомышляшеся, но конець последе с удивлениемь яви, еликыми дарми угодника своего Бог обогати.

Следующий эпизод — мальчику семь лет отроду; он отдан в обучение— вдано бываеть родителъми книгам учитися, и здесь, как и у отрока Варфоломея, — неудача, повергшая родителей в печаль ([…] отроку не спешно учение творяшеся, но косно и всячьскы неприлежно), как печалились в подобном случае и родители Варфоломея [445]. Совпадения продолжаются (хотя и не столь разительные) и далее, в частности, на следующем же шаге. Однажды во сне отрок Петр увидел некоего мужа в святительских одеждах, который, став над ним, сказал ему: «Отверзи, чадо мое, уста своя». Когда это было сделано, святитель правой рукой прикоснулся к его языку, благословил его и как бы влил в его гортань некую сладость. Когда отрок проснулся, никого рядом с ним не было. Результат этой встречи во сне превзошел все ожидания — И от того часа вся, елика написоваше ему учитель его, малымь проучениемь изъучааше, яко и в мале времени всех сверьстник своих превьзыде и предвари. Соответствующий эпизод в «Житии» Сергия отличается лишь тем, что отрок Варфоломей, посланный найти заблудившийся скот, увидел в поле под дубом етера черноризца, старца свята, странна и незнаема, саномъ прозвитера, который, узнав, что Варфоломею не дается грамота, попросил его открыть уста («Зини усты своими, чадо, и развръзи а») и съесть кусочек святой просфоры. Варфоломей сделал все, о чем просил старец, — и бысть сладость въ устехъ его, акы мед сладяй. Результат вкушения этого святого дара был столь же велик, как и в случае с отроком Петром.

Когда отроку Петру исполнилось 12 лет, он ушел в близлежащий монастырь, принял пострижение от игумена и был причтен к братии. И с отъятиемь убо власныим и всяко мудрование съотрезуеть плотское, и бываеть свершен в всемъ послушник, духовному отцу своему последуя. Здесь цепочка сходств в жизни двух святых расходится: Сергий начал с отшельничества, с пустыни, Петр — с монастыря, где он проходил послушание. В се, что ему приходилось делать, делал примерно — носил в поварню воду и дрова, стирал братии власяницы и ни зимой, ни летом не оставлял своего правила (зиме же и лете се творя бесъпрестанно). По церковному звону первым приходил в церковь, уходя из нее последним. Но и стоя в церкви и с благоговением слушая божественное Писание, он никогда не прислонялся к стене. И годы, день за днем, проводил он въ таковомъ устроени, яко же некоею лествицею въсхождениа въ сердца полагашe, по Лествичника указанию же и слову. Инок Петр всегда слушал во всем своего наставника и без лености оказывал послушание и братии — не яко человекомь, но яко самому Богу. И заключая рассказ о начальном периоде пребывания Петра в монастыре, составитель как бы подводит первый итог весьма ответственными словами — И всем образ бываше благ к добродетелному житию смерениемь, и кротостию, и молчаниемь. Все эти три определения в точности соответствуют характеристикам духовных качеств Сергия. Конечно, эти характеристики достаточно общи, хотя молчание несколько нарушает ряд: если смирение и кротость относятся к непременным добродетелям, то молчание все–таки отнюдь не обязательная добродетель. Связь Петра с молчанием, видимо, неслучайна. О ней говорится и позже — Бяше бо нравомь кроток, молчалив же в всемь, и не яко старейшина показуашеся брат[и]и, но последни всех творяшеся.