Дипломат - Джеймс Олдридж.

– Ошибаетесь. Мы хотим спросить вас о России, мистер Мак-Грегор.

– Мне о России ничего не известно, – сказал Мак-Грегор.

– Не находите ли вы, что Россия ведет себя в Иране агрессивно?

– Нет, не нахожу.

– Что Россия использует Иранский Азербайджан для того, чтобы добиться нефтяных концессий?

– Нет.

– Что Россия начинает кампанию, направленную против Британской империи?

– И этого тоже не нахожу.

– Вы коммунист, Мак-Грегор?

– Боже меня избави!

– Вы являетесь противником внешней политики мистера Бевина?

– На такие вопросы я отвечать не могу.

– Вы настроены сочувственно к русским?

– Послушайте, – сказал Мак-Грегор, – не пора ли прекратить этот галдеж?

Он уже был у самой лестницы, но один из фотографов успел забраться несколькими ступеньками выше и снял его в тот момент, когда он поднял руку, чтобы заслониться. Другие выстроились сзади и усердно защелкали аппаратами, запечатлевая, как он бежит вверх по лестнице – нечесанный, небритый, в развевающемся халате, в шлепающих туфлях. Вбежав к себе в комнату, Мак-Грегор торопливо захлопнул дверь и выругался вполголоса. Трясущимися руками он запер окно и тут же вздрогнул: в дверь снова постучали.

– Кто там? – крикнул он.

– Мистер Мак-Грегор! – послышался голос миссис Берри. – А что же все эти люди внизу? Ведь уже первый час ночи!

– Скажите им, пусть убираются, – ответил он.

– Все? Там один говорит, что он ваш знакомый. Американец какой-то.

– Всех гоните, миссис Берри.

– Ладно, – отозвалась она.

Мак-Грегор провел беспокойную ночь в ожидании утренних газет. Он никогда раньше не имел дела с газетами и потому не знал, к чему тут надо быть готовым. Как и большинство рядовых читателей газет, он привык принимать за чистую монету все, что в них печаталось; если что-нибудь и внушало ему недоверие, он обычно говорил себе, что без преувеличений ни одна газета не обходится, и принимал это как неизбежное зло. Он множество раз обнаруживал неточности в газетных отчетах, особенно за время своей работы в департаменте по делам Индии, но после минутной вспышки возмущения продолжал изо дня в день читать их, не задаваясь всерьез вопросом о том, зачем и в какой мере искажается истина на газетных столбцах. Если не считать этих коротких вспышек, он никогда особенно и не задумывался над тем освещением, которое получают в газетах факты действительной жизни. Может быть, он и представлял себе, что назначение хорошей газеты – беспристрастно излагать факты и давать простор свободному обмену мнений, но на деле ему слишком часто приходилось видеть, как крупное историческое событие подавалось в виде забавного анекдота или служило лишь поводом к зубоскальству на тему о глупости одного лица или затруднениях другого, и это не оскорбляло и не тревожило его совести. Если бы кто-нибудь стал говорить ему о том огромном влиянии, которое газеты оказывают на судьбы мира, на формирование общественного мнения, он, вероятно, слушал бы с вежливым равнодушием. Газета – это газета, и только. Платишь за нее пенни, узнаешь, что сказал лорд Эссекс и что написали десятки безыменных репортеров, а потом, когда она тебе надоест, выбрасываешь ее в Темзу. Он делал известный отбор, предпочитая лондонскую «Таймс» другим ежедневным изданиям, но дальше этого не шел. Вместе с многими другими читателями он успел позабыть, как все без исключения лондонские газеты кричали о том, что Мюнхен и Чемберлен спасли Англию. Мак-Грегор никогда не сочувствовал Мюнхену и не мог простить тех, кто его оправдывал, но ни разу он не задумался критически над ролью, которую сыграли газеты в подготовке Мюнхена. В начале войны его раздражало крикливое бахвальство лондонских газет, собиравшихся одним прыжком перескочить линию Зигфрида, но и об этом он давно успел позабыть. Точно так же были позабыты ошибочные прогнозы по поводу Франции, Норвегии. Крита и устрашающий оптимизм первых сообщений из африканской пустыни. Казалось бы, на основе всего этого у него мог сложиться солидный читательский опыт, позволяющий судить о том, чего можно ждать от газет в вопросе об Эссексе, Азербайджане, России и ООН. Но Мак-Грегор продолжал относиться к газетам все с той же снисходительной терпимостью. Никаких сомнений относительно их целей, их направления, относительно того, кому они принадлежат и какую роль играют в жизни общества. Никаких недоуменных вопросов, только чуть скептическая снисходительность, которой, казалось, ничто не могло поколебать – разве лишь то серьезное испытание, которое сейчас выпало ему лично на долю.

Рано утром он спустился вниз и вытащил из почтового ящика все доставлявшиеся в дом газеты. При первом же взгляде его охватило тошнотворное чувство стыда. В самой большой утренней газете на первой полосе красовались четыре фотографии Мак-Грегора. На одной из них он был заснят в тот момент, когда, заспанный и небритый, входил в гостиную. Три остальные изображали отдельные моменты его бегства по лестнице. В тексте говорилось, что это мистер Мак-Грегор, тот самый, который отрицает вмешательство русских в дела Ирана. Тут же весьма остроумно описывалась комическая сцена в гостиной миссис Берри, и под каждым снимком была подпись, воспроизводившая одну из его кратких отрицательных реплик. Под последней фотографией, на которой видны были его голые пятки, торчащие из стоптанных туфель, стояло: «Боже меня избави!» Это был его ответ на вопрос, коммунист ли он.

Половину полосы занимало более серьезное сообщение под заголовком, набранным крупным шрифтом: «Английское правительство опровергает обвинения государственного чиновника». Настоящего опровержения в довольно пространном тексте не было, были только ссылки на «неофициальные авторитетные источники в лондонских дипломатических кругах», которые якобы «опровергают обвинения, содержащиеся в опубликованном газетой «Таймс» письме мистера А. Э. Мак-Грегора, сопровождавшего лорда Эссекса в Москву и в Иран в качестве его ближайшего сотрудника». Те же авторитетные источники утверждали, что суждения Мак-Грегора необоснованны и расходятся с общеизвестными фактами. По вопросу о вмешательстве русских в дела Ирана официальные инстанции от комментариев воздерживаются, но в хорошо осведомленных кругах существует мнение, что факты, сообщаемые Мак-Грегором, очень легко опровергнуть, поскольку лорд Эссекс намерен опубликовать имеющиеся в его распоряжении документы, которые, как говорят, содержат сенсационные доказательства незаконных действий России в Иране. Однако письмо Мак-Грегора осложнило положение лорда Эссекса на предстоящем заседании Совета безопасности, где будет разбираться иранский вопрос, и Форейн оффис придает весьма серьезное значение этому письму, создающему затруднения для английского делегата и ослабляющему позицию Англии. Лорд Эссекс пока не пожелал высказаться, но в близких к лорду Эссексу кругах намекают, что причиной письма Мак-Грегора послужило серьезное столкновение его с лордом Эссексом по совершенно постороннему поводу. В этих кругах высказывается предположение, что письмо не отражает подлинных взглядов Мак-Грегора на политическую ситуацию в Иране, а лишь является попыткой создать для лорда Эссекса трудности личного порядка. Повидимому, Мак-Грегору будут предъявлены серьезные обвинения со стороны департамента по делам Индии, а в Форейн оффис, по имеющимся сведениям, занимаются сейчас изучением личного дела Мак-Грегора. Дальнейшие события развернутся, вероятно, в течение дня.

Мак-Грегор положил газеты на место и нетвердым шагом поднялся к себе. Несколько минут он молча расхаживал по комнате, потом сел бриться холодной водой; он не хотел идти в ванную за горячей, из страха снова наткнуться на репортеров. Руки у него все еще тряслись, и лицо в зеркале выглядело каким-то странным – удивленным, чтобы не сказать больше. После бритья вид у Мак-Грегора стал лучше, но он два раза порезался бритвой; кроме того, в шкафу не нашлось чистой сорочки, а брюки явно нуждались в утюжке. За завтраком ему кусок не шел в горло. Окна его комнаты выходили во двор, так что нельзя было увидеть, что делается у подъезда. Он оделся, взял свое старое пальто и перчатки и медленно спустился с лестницы. В гостиной никого не было, но как только он приоткрыл парадную дверь, вспыхнули осветительные лампы и он увидел человек пять или шесть, расположившихся лагерем в палисаднике. Еще несколько поджидали в машинах у ворот. На Мак-Грегора снова напали с расспросами, и снова он отказался отвечать. Он прибавил шагу, репортеры не отставали, но он шмыгнул через дорогу, и проезжавшие автомобили преградили путь его преследователям.

В департаменте по делам Индии его ждал вызов к сэру Роуленду Смиту. Тихонький старичок, похожий на законоведа, сидел за столом красного дерева. Мак-Грегор очутился лицом к лицу с героем Джакобабада и деспотом, утопившим в крови четырнадцать восстаний сикхов.