Парижские тайны - Эжен Сю

— Так в чем же дело? Почему вы думаете, что я могу заболеть?

— Почему? Со всеми бывает...

— В восемнадцать лет... и при жизни, какую я веду, разве это возможно? Я встаю в пять утра, зимой и летом, ложусь спать в десять или в одиннадцать; я ем, пусть немного, но сколько мне хочется, не мерзну, работаю весь день и распеваю, как жаворонок, сплю как сурок, сердце мое свободно и радостно, я всем довольна; работы мне всегда хватает, об этом я не забочусь; так от чего же, по-вашему, мне болеть?.. Было бы просто смешно!

И опять она расхохоталась.

Родольф был поражен этой слепой и благословенной верой в будущее и упрекнул себя, что едва ее не поколебал... Он с ужасом подумал, что роковой недуг мог бы всего за месяц погубить это радостное и мирное создание.

Глубокая вера Хохотушки в свои восемнадцать лет и ее храбрость — ее единственное достояние преисполнили Родольфа глубоким уважением. Святая простота!

Со стороны юной девушки в этом не было беззаботности или непредусмотрительности: в этом была инстинктивная вера в то, что божье милосердие и справедливость не покинут трудолюбивое и юное создание, бедную портнишку, виноватую разве лишь в том, что она целиком полагалась на свою молодость и здоровье, подаренные ей небесами...

Когда птицы небесные по весне трепещут крыльями и радостно распевают над розовой люцерной или взмывают в теплых просторах лазури, разве думают они о грядущей суровой зиме?

— Значит, вы ни к чему особому не стремитесь? — спросил Родольф гризетку.

— Нет.

— Абсолютно ни к чему?

— Да нет же... Впрочем, я ведь говорила о гарнитуре для моего камина. Он у меня обязательно будет, только не знаю когда. Но я это вбила себе в голову, и я своего добьюсь. Может быть, буду работать даже по ночам...

— А кроме этого камина?..

— Ничего мне особенно не хотелось... До сегодняшнего дня.

— Что же случилось?

— Еще позавчера я мечтала о соседе, который бы мне понравился... чтобы зажить с ним в доброй дружбе, как я всегда это делала, чтобы оказывать ему небольшие услуги, я — ему, а он — мне.

— Мы уже договорились об этом, соседушка: вы будете заботиться о моем белье, а я — натирать полы в вашей комнате... не говоря уже о том, что вы будете стучать мне в перегородку, чтобы пораньше меня разбудить.

— И вы думаете, это все?

— А что же еще?

— Нет, вы еще не все поняли. Разве вы не будете водить меня по воскресеньям к городским воротам или на бульвары? Ведь это у меня единственный свободный день...

— Прекрасно, договорились. Летом мы отправимся в деревню.

— Нет, я терпеть не могу деревню, я люблю только Париж. Правда, я несколько раз бывала в окрестностях Сен-Жермена да и то, чтобы угодить одной моей подружке: мы с ней познакомились в тюрьме, и звали ее Певунья, потому что она распевала весь день. Очень хорошая, добрая девочка.

— Что же с ней стало?

— Право, не знаю. Она тратила деньги, заработанные в тюрьме, без всякого удовольствия. Всегда была печальной, но отзывчивой, милосердной... Когда мы вышли вместе, у меня еще не было работы, а когда появились заказы, я уже не выходила из своей комнатушки. Я дала ей мой адрес, но она ни разу не пришла ко мне; наверное, у нее были свои дела... Так вот, мой сосед, я сказала, что люблю Париж больше всего! Поэтому, если вы сможете, сводите меня пообедать в ресторанчик, а может быть, порой в театр. А если у вас не будет денег, пойдемте посмотреть на витрины в ближайших пассажах, — для меня эта такая же радость. И можете не беспокоиться: во время этих прогулок вам не придется за меня краснеть. Вы увидите, как я смотрюсь в моем лучшем платьице из темно-синего левантина, — я надеваю его только по воскресеньям! Мне оно так идет, просто прелесть, да еще при маленьком чепчике с кружевами и оранжевыми бантиками, — на моих черных волосах они тоже глядятся неплохо, — да еще когда я в ботиночках из турецкого сатина, сделанных на заказ, и в прелестной шали из шелковых оческов под кашемир. Подумайте только, сосед! На нас будут все оборачиваться! Мужчины будут говорить: «Смотрите, какая прелесть эта малышка, ей-богу, прелесть!» А женщины: «Какая у него красивая осанка, у этого стройного высокого юноши!.. Какой у него изысканный вид... И эти черные усики так ему к лицу!..» И я буду согласна с этими дамами, потому что обожаю усы... К несчастью, Жермен не носил усов из-за работы в своей конторе. У Кабриона были усы, но такие же рыжие, как его огромная борода, а я не люблю большие бороды, и к тому же он вел себя на улице как последний мальчишка-озорник и всегда издевался над беднягой Пипле. Вот, скажем, Жирадо, — мой сосед еще до Кабриона, — был очень видным, но страшно косил. Вначале это меня очень смущало, потому что казалось, будто он смотрит куда-то в сторону, мимо меня, и я все время оборачивалась, чтобы узнать, на кого это он смотрит.

И снова взрыв смеха.

Родольф слушал эту болтовню с любопытством и уже третий или четвертый раз спрашивал себя, что ему думать о Хохотушке, о ее морали.

Откровенная речь гризетки и воспоминания об огромном засове на ее двери заставляли его почти верить в то, что всех своих соседей она любила как сестра, как братьев, как товарищей и что г-жа Пипле клеветала на нее, но тут же он усмехался своей наивной доверчивости и думал, что вряд ли такая юная и одинокая девушка могла устоять перед соблазнительными предложениями господ Жиродо, Кабриона и Жермена. И все же откровенность, простота и неподдельная искренность Хохотушки вновь заставляли его сомневаться.

— Вы меня радуете, соседушка, обещая занять все мои воскресенья, — весело подхватил Родольф. — Можете не беспокоиться, мы славно погуляем.

— Минуточку, господин растратчик! При одном условии: кошелек будет у меня. Летом мы сможем отлично, ну просто преотлично пообедать всего за три франка в Шартрезе или в Эрмитаже на Монмартре, а потом — полдюжина контрдансов или вальсов, а потом — гонки на деревянных лошадках. Ах, как я люблю сидеть на деревянных лошадках!.. И все это вам обойдется всего в сто су, и ни грошика больше... Вы танцуете вальс?

— Да, и неплохо.

— Вот и прекрасно! Кабрион всегда наступал мне на ноги, да еще рада шутки разбрасывал гремучие хлопушки, поэтому нас и перестали пускать в Шартрез..

И опять взрыв хохота.

— Можете не беспокоиться, я сам не люблю эти хлопушки, поверьте на слово. Но что мы будем делать зимой?

— Зимой не так хочется есть, и мы будем обедать всего за сорок су, и нам останется три франка на театр, поэтому я не хочу, чтобы вы тратили больше ста су, это и так слишком много, но в одиночку вы бы истратили гораздо больше в кабачках или на бильярд с разными проходимцами, от которых так воняет табаком, что просто ужас! Разве не лучше провести веселый день с хорошенькой девушкой, доброй и смешливой, которая к тому же найдет время сэкономить вам на галстуки и заботясь о вашем хозяйстве?