Сочинения — Том II - Евгений Тарле

Полиция явственно начинала что-то чуять: разговоры о конституции 1793 г., сравнения ее с действовавшей конституцией (1795 г.), разговоры об общности имуществ гораздо более частые, нежели прежде, угрозы взяться за оружие, таинственные намеки («le choc», «le grand coup qui se prépare») — все это наводило ее на мысль о посторонней рабочим руке, которая хочет ими воспользоваться… «Кажется, что приближается какое-то событие», — читаем мы в рапорте от 10 мая 1796 г. [247].

И полиция не ошиблась в своих гипотезах: это были дни напряженнейшей деятельности Бабефа, дни, предшествовавшие его аресту. «Газета Бабефа «Tribun du peuple», появившаяся сегодня, открыто проповедует восстание, возмущение и конституцию 1793 г.», — отмечает полицейский рапорт 18 ноября 1795 г. [248]. «Газета Бабефа, которая завтра должна появиться, оживляет их (рабочих — Е. Т.) дух», — читаем мы в докладе от 15 декабря 1795 г., и уже речь идет о необходимости вернуть в законодательный корпус якобинцев [249]. Популярность Бабефа в рабочей среде растет; в конце декабря (1795 г.) революционно настроенные лица вместо с рабочими с «живейшим нетерпением ожидают номера (газеты — Е. Т.) Бабефа, в котором он пригласит народ с энергией вернуть себе свои права» [250]. 10 апреля 1796 г. неизвестные руки расклеивают по стенам города афиши «Analyse de la doctrine de Babeuf, tribun du peuple» [251]. Полиция срывает эти прокламации, но 12 апреля в предместьях идут толки о том, «как хорошо было бы, чтобы собственность была общей, и чтобы все доходы от промышленности принадлежали всем» [252]. Бабувистская пропаганда становится все заметнее; но очень характерно, что больше всего — она направлена в сторону политическую: обещается прекращение дороговизны и безработицы в случае восстановления конституции 1793 г., а рассуждения вроде только что приведенного (об общей собственности) попадаются весьма редко, в виде исключения.

Это последнее обстоятельство, ясное уже по рапортам полиции, показалось мне достойным дальнейшего расследования. Дело в том, что для полноты характеристики рабочего класса в рассматриваемую эпоху далеко не лишнее дать себе ясный отчет: считали ли заговорщики 1796 г. рабочих таким элементом общества, который способен подняться во имя уничтожения права собственности? Полагал ли Бабеф, что обещание социального переворота будет более привлекательно и понятно для рабочих, нежели чисто политические пункты его программы? Ведь если удастся уяснить себе это, перед нами будет важное и очень авторитетное свидетельство современника, касающееся воззрений рабочей среды на общественный строй.

Но Бабеф нигде об этом предмете, т. е. о воззрениях рабочей среды, прямо не говорит. Нужно рассмотреть содержание его пропаганды, чтобы получить косвенный ответ на поставленный тут вопрос.

6

Имеющаяся скудная литература о Бабефе вовсе не может, к сожалению, служить нам подспорьем для выяснения этого вопроса.

Старая книга Buonarotti «Conspiration pour l’égalité dite de Babeuf», вышедшая еще при Реставрации (в Брюсселе, в 1828 г.), очень ценна уже потому, что принадлежит перу участника заговора и является одним из источников. Буонаротти занят прежде всего внешней историей заговора и процесса и перепечаткой некоторых документов из напечатанных по приказу Директории перед процессом. Правда, внешняя история заговора именно здесь для нас была бы весьма интересна, но Буонаротти ничего не говорит о пропаганде в рабочих предместьях и об успехе или неуспехе этой пропаганды, а, излагая идеи Бабефа, не анализирует, какие именно из них Бабеф считал наиболее пригодными для возмущения народа против Директории, а какие — менее.

Решительно ничего в этом смысле не дает и «Biographie de Babeuf», написанная Ed. Fleury (подзаголовок «Etudes révolutionnaires». Первое издание — без даты, предисловие помечено 1849 г.).

В 1883 г. вышел первый, а в 1884 г. второй том работы Advielle «Histoire de Gracchus Babeuf et le babouvisme».

Второй том занят: 1) перепечаткой защитительной речи Бабефа на суде (впервые напечатанной еще при Директории, в 1797 г.) и 2) перепиской, которую Бабеф вел в 1785–1788 гг. с Дюбуа де Фоссе, секретарем аррасской академии. Что касается первого тома, то он содержит биографию Бабефа и отчасти анализ его доктрины. Автор пользовался как газетами Бабефа, находящимися в Национальной библиотеке, так и отдельными работами и летучими листками, издававшимися Бабефом еще с 1789 г., а также всеми документами, которые Директория сочла нужным напечатать в 1796–1797 гг., отчасти после ареста, отчасти после казни Бабефа. Рукописями, захваченными у Бабефа при обыске и почему-либо не напечатанными Директорией, он не пользовался, быть может потому, что «Etat sommaire» Национального архива, где отмечены номера соответствующих картонов, вышел в свет позже появления книги Адвиелля. Книга Адвиелля гораздо полнее и осведомленнее работы Флери, но интересующего нас тут вопроса и она не затрагивает. Что касается популярных мелких очерков, статей, брошюр о Бабефе, то они основываются, старые — на Буонаротти и Флери, новые — на Адвиелле. Ничего интересного с нашей специальной точки зрения не дает и новейшая книжка Robiquet «Buonarotti et la secte des égaux» (Paris, 1910).

В общих историях революции подавно почти ничего по этому вопросу нет.

В книге Deville «Thermidor et Directoire» (пятый том из коллекции «Histoire socialiste») заговору Бабефа отведено больше места, чем в любой другой общей истории революции (стр. 302–335). Но интересующий нас тут вопрос затронут мельком лишь в двух местах: на стр. 304 отмечается невнимательность Бабефа и его друзей к попыткам рабочих бороться против хозяев, а на стр. 335 упоминается, что рабочая масса Парижа «симпатизировала движению», но была утомлена и неспособна действовать.

Еще меньше можно было ожидать найти по интересующему нас тут вопросу в больших и малых работах, посвященных истории коммунистических и социалистических идей: авторы трудов такого рода, если находили нужным ввести Бабефа в рамки своего исследования, считались с ним, конечно, исключительно как представителем идеи борьбы против собственности в XVIII столетии. Ни история заговора вообще, ни анализ действий Бабефа как пропагандиста их совершенно не занимали (и на самом деле не могли много дать для уяснения интересовавшего их предмета).

Бабеф не был автором «Manifeste des Egaux» (этот документ составлял, по-видимому, Сильвен Марешаль). Но во всяком случае этот манифест излагал идеи Бабефа.

В «Manifeste des Egaux» автор стремится оттенить отличие фактического равенства от равенства конституционного, от равенства перед законом. Первое не существует во Франции, и к нему-то автор призывает сограждан; второе существует, но автор «манифеста» считает его фикцией, не имеющей реального значения. Он стремится к уничтожению права владеть земельной собственностью; он противопоставляет свой идеал «аграрному закону», т. е. земельному переделу вроде того, представление о котором связывается во всей французской публицистике конца XVIII в. и с воспоминанием о смутах конца римской республики, и с именем Гракхов. Вот самое важное место «манифеста», где говорится о собственности: «La loi agraire ou le partage des campagnes fut le vœu instantané de quelques soldats sans principes, de quelques peuplades mues par leur instinct plutôt que par la raison. Nous tendons à quelque chose de plus sublime et de plus équitable, le bien commun ou la communauté des biens, plus de propriété individuelle des terres; la terre n’est à personne. Nous réclamons, nous voulons la jouissance communale des fruits de la terre: les fruits sont à tout le monde» [253]. Здесь, собственно, вполне ясно и категорично говорится лишь об уничтожении частной собственности на землю. Но примем за вполне доказанное, что в словах «le bien commun ou la communauté des biens» (даже так поставленных, как они поставлены в выписанной выше фразе) содержится принципиальное отрицание всякой частной собственности вообще. Признаем далее, что социальный момент в этом документе преобладает над политическим: манифест распространяется о необходимости «реального равенства», об уничтожении деления на «богатых и бедных, господ и слуг, управляющих и управляемых». Наконец, укажем, что в этом документе вполне ясно указывается, какая, по мнению автора, связь между этим будущим «реальным равенством» и восстановлением конституции 1793 г., причем эту конституцию Бабеф считает еще не достижением идеала, но большим шагом вперед по направлению к этой цели [254].

Вполне понятно, что историки социалистических и коммунистических учений неоднократно интересовались именно этим «манифестом», который давал Бабефу право запять место среди предшественников позднейшего коммунистического движения.

Но так как тема наша — не Бабеф, а анализ состояния рабочего класса при революции, то нас заинтересует тут больше всего следующий вопрос: насколько Бабеф считал целесообразным, считал уместным идти к народу и прежде всего к рабочим Парижа с пропагандой отмены частной собственности? Что он рассчитывал главным образом на солдат и, правда, лишь отчасти на рабочих Сент-Антуанского и Сен-Марсельского предместьев [255], это может считаться фактом совершенно точным.