Конан (сборник) - Роберт Говард

Напряжение мгновенно исчезло. Толпа жителей издала дикий крик, а воины чужака по его жесту подняли копья и прокричали королевское приветствие Баджудху. Ливия знала, что кем бы ни был этот человек, он должен быть могущественным в этих диких краях, если король бакала Баджудх поднялся, чтобы приветствовать его. А могущество означало военный престиж

– потому что насилие было единственным, что уважали эти свирепые народы.

С этого момента Ливия стояла, приклеившись глазами к щелке в стене, и следила за чужестранцем. Его воины смешались с людьми бакала, они танцевали, пировали, потягивали пиво. Сам он, вместе с несколькими своими военачальниками, сидел с Баджудхом и вождями бакала, скрестив ноги, на циновках, жадно поглощая еду и питье. Она видела, как он вместе с другими запускал руки глубоко в горшки с едой, видела как он погружал морду в сосуд с пивом, из которого пил и Баджудх. Но тем не менее, она заметила, что ему оказывали уважение как королю. Поскольку для него не было табурета, Баджудх отказался от своего тоже и сидел теперь на циновке со своим гостем. Когда принесли новый кувшин пива, король бакала едва отхлебнул оттуда и передал его белому человеку. Власть! Вся эта церемониальная учтивость указывала на власть – силу – престиж! Ливия задрожала от волнения, когда в его голове начал формироваться захватывающий дух план.

Она следила за белым человеком с болезненным напряжением, отмечая каждую деталь его внешности. Он был высоким; ни ростом, ни массой его не превосходили многие из черных великанов. Он двигался с гибкой проворностью большой пантеры. Когда костер осветил его голубые глаза, они вспыхнули синим пламенем. Высоко завязанные сандалии охраняли его ноги, а с широкого пояса свисал меч в кожаных ножнах. Его внешность была чужая и незнакомая; Ливия никогда не видела похожих людей, но она и не пыталась определить его место среди народов человечества. Достаточно было того, что у него была белая кожа.

Проходили часы, и постепенно рев пирушки затих, поскольку мужчины и женщины погрузились в пьяный сон. Наконец Баджудх встал, едва не упав, и поднял руки, не столько как знак закончить празднество, сколько как символ того, что он сдается в соревновании по количеству съеденного и выпитого, споткнулся и был подхвачен своими воинами, которые и отнесли его в его хижину. Белый человек тоже поднялся в ничуть не лучшем виде, очевидно изза того невероятного количества пива, которое он выпил огромными глотками, и был препровожден в хижину для гостей теми из вождей бакала, которые были в состоянии удержаться на ногах. Он исчез в хижине и Ливия заметила, как дюжина его воинов заняла свои места вокруг сооружения с копьями наготове. Очевидно, чужестранец не хотел рисковать, заводя дружбу с Баджудхом.

Ливия бросила взгляд на деревню, которая отдаленно напоминала Ночь Суда изза разбросанных по улицам фигур пьяных. Она знала, что мужчины в полной готовности к бою охраняют внешние подходы, но единственными бодрствующими людьми, которых она увидела внутри деревни, были вооруженные копьями воины вокруг хижины чужестранца – а некоторые из них тоже начинали клонить головы и опираться на свои копья.

Сердце ее стучало как молоток, когда она проскользнула к задней стене своей тюрьмы и вышла в дверь, пройдя мимо храпящего охранника, которого Баджудх поставил охранять ее. Тенью цвета слоновой кости она проскользнула через пространство, разделяющее ее хижину и хижину чужестранца. Она подползла к задней стене этой хижины на четвереньках. Здесь на корточках сидел черный великан, уронив украшенную перьями голову себе на колени. Она пробралась мимо него к стене хижины. Ее сначала держали в заточении именно в этой хижине и узкое отверстие в стене, спрятанное свисающей циновкой, представляло ее слабую жалкую попытку побега. Она нашла отверстие, повернулась боком и, выгнувшись своим гибким телом, прыгнула внутрь, оттолкнув внутреннюю циновку в сторону.

Свет костра снаружи слабо освещал внутренность хижины. Как только она отдернула циновку, она услышала бормотание ругательства, почувствовала как ее схватили за волосы, протащили сквозь отверстие и рывком поставили на ноги.

С перепугу она не сразу привела в порядок свои мысли и убрала с глаз спутавшиеся распущенные волосы, чтобы взглянуть на лицо белого человека, который возвышался над нею с удивлением, написанным на его темном, покрытом шрамами лице. В руке он держал обнаженный меч, а глаза сверкали как огонь костра, – от злости, подозрения или удивления – она не могла сказать. Он говорил на языке, который она не могла понять, языке, который не был гортанным негритянским, но и не звучал как язык цивилизованных народов.

– О, пожалуйста! – попросила она. – Не так громко. Они услышат…

– Кто Вы? – спросил он, говоря поофирски с варварским акцентом. – Видит Кром, я не мог представить, что встречу в этих чертовых краях белую девушку!

– Меня зовут Ливия, – ответила она. – Я пленница Баджудха. О, выслушайте, пожалуйста, выслушайте меня! Я не могу здесь долго оставаться. Я должна вернуться в хижину до того как они обнаружат мое исчезновение. Мой брат… – рыдание заглушили ее голос, потом она продолжила: – У меня был брат Тетелис, мы из рода Челкус, ученых и дворян Офира. По особому распоряжению короля Стигии, моему брату разрешили отправиться в Хешатту, город волшебников, чтобы изучать их искусство, и я отправилась вместе с ним. Он был совсем мальчик – моложе меня…

Ее голос запнулся и прервался. Чужестранец молчал, но стоял и смотрел на нее горящими глазами с мрачным, непроницаемым лицом. В нем было чтото дикое и неукротимое, что пугало ее и делало нервной и неуверенной.

– Черные кушиты напали на Хешатту, – поспешно продолжила она. – Мы приближались к городу с караваном верблюдов. Наша охрана бежала и нападавшие забрали нас с собой. Они не причинили нам вреда и сообщили, что они будут вести переговоры со стигийцами и возьмут выкуп за наше возвращение. Но один из их вождей хотел получить весь выкуп сам, и он со своими людьми выкрал нас из лагеря однажды ночью и бежал с нами далеко на юговосток, к самым границам Кушии. Там на них напала и вырезала их банда из племени бакала. Тетелиса и меня притащили в это логово зверей… – рыдание сотрясло ее. – Сегодня утром моего брата изуродовали и зарубили у меня на глазах… – Она внезапно смолкла моментально ослепла от воспоминаний. – Они скормили его тело шакалам. Сколько времени я была без сознания я не знаю…

Она не могла больше говорить и подняла глаза, чтобы взглянуть на хмурое лицо чужестранца. Ее обуяла сумасшедшая ярость; она подняла кулаки и стала тщетно бить в могучую грудь, на что он обратил не больше внимания, чем на жужжание мухи.