Брисингр - Кристофер Паолини

Эрагон попытался сделать шаг вперед, но тут же остановился и застонал: жуткая боль пронзила ему спину между лопатками. Вывернув руку, он попытался ощупать это место, чтобы понять, насколько серьезно он ранен, но от этого движения кожа на плече натянулась и боль стала совершенно невыносимой. Почти теряя сознание, Эрагон прислонился к стене, ища опоры. И снова посмотрел на обгоревшего гнома. «Видно, и у меня на спине такие же ожоги», — подумал он.

Заставив себя собраться с силами, он произнес два исцеляющих заклинания, которым научил его Бром во время их совместных путешествий, и как только заклятья начали действовать, ему сразу полегчало; казалось, по спине потекла прохладная, освежающая, снимающая боль вода. Эрагон с облегчением перевел дыхание и выпрямился.

— Вы ранены? — спросил он у охранников, когда те, пошатываясь и спотыкаясь на каждом шагу, подошли ближе.

Тот, что шел первым, нахмурился, ткнул себя пальцем в ухо и помотал головой.

Эрагон тихо выругался и только тут понял, что тоже не слышит собственного голоса. Пришлось снова прибегнуть к запасам магической энергии. Он произнес заклинание, призванное привести в норму внутренние слуховые органы — не только его собственные, но и гномов-охранников, — и сразу же раздражающая щекотка в ушах почти прошла, а потом и вовсе исчезла.

— Вы ранены? — снова спросил он.

Гном, что стоял справа, дородный, с раздвоенной бородой, кашлянул, выплюнул кровавый сгусток и пробурчал:

— Ничего страшного. Все это время вполне в силах залечить. А как ты, Губитель Шейдов?

— Жив.

При каждом шаге осторожно ощупывая ногой пол, Эрагон вышел из почерневшей от копоти части коридора, подошел к мертвому Квистору и опустился возле него на колени, надеясь, что, может быть, все-таки удастся еще вырвать этого славного гнома из объятий смерти. Но, осмотрев его страшную рану, Эрагон понял, что спасения нет, и печально склонил голову. Душа его болела от воспоминаний о недавнем кровопролитии; перед глазами мелькали те, кого ему уже пришлось убить во время последних сражений. Потом он выпрямился и спросил у гномов:

— Но почему же взорвалась эта лампа?

— Эти светильники наполнены жаром и светом, Аргетлам, — ответил один из охранников. — Если такую лампу разбить, все это разом вылетает наружу. В общем, от них лучше держаться подальше.

Мотнув головой в сторону скорчившихся на полу тел, Эрагон снова спросил:

— А из какого они клана, вы поняли?

Гном с раздвоенной бородой порылся в черной одежде одного из мертвых и воскликнул:

— Барзул! У них, похоже, нет никаких особых отметок и родовых знаков, так что опознать их невозможно, Аргетлам. Зато у них имеется вот это! — И он показал браслет, сплетенный из конского волоса и украшенный полированными кабошонами аметиста.

— И что это такое?

— Этот особый сорт аметистов, — пояснил охранник, постукивая по округлому камешку почерневшим от копоти ногтем, — добывается только в четырех местах Беорских гор, и три из этих месторождений принадлежат клану Аз Свельдн рак Ангуин.

Эрагон нахмурился:

— Стало быть, нападение организовал гримстборитх Вермунд?

— Наверняка утверждать я не могу, Аргетлам. Браслет мог подкинуть и кто-то друтой, чтобы ввести нас в заблуждение. Чтобы все решили, что именно Аз Свельдн рак Ангуин во всем виноват, и не догадались, кто в действителности за этим стоит. Однако… если бы мне пришлось держать пари, я бы поставил целую тачку золота, что виноваты во всем именно эти, из клана Аз Свельдн рак Ангуин.

— Чтоб им сдохнуть! — пробормотал Эрагон. — Кто бы они ни были! — Он сжал кулаки, чтобы унять дрожь в руках. Носком сапога потрогал один из узких кинжалов, которыми были вооружены незадачливые убийцы. — Чары, наложенные на эти клинки и на этих… гномов, — он указал на трупы, — требуют, как мне кажется, немыслимого количества магической энергии. А кроме того, я даже представить себе не могу, насколько они сложны. И наложение подобных чар сопряжено с огромной опасностью… — Эрагон оглядел своих спутников и прибавил: — Будьте мне свидетелями: я клянусь, что не оставлю это нападение без последствий, и за смерть Квистора тоже непременно отомщу! Какой бы клан или кланы ни наслали на нас этих вонючих убийц с вымазанными черной краской рожами, я все равно узнаю, кто это сделал, и тогда они пожалеют, что им вообще пришло в голову напасть на меня и нанести удар не только мне, но и всему Дургримст Ингеитуму. Клянусь вам в этом своей честью Всадника и члена Дургримст Ингеитума! А ежели кто вас об этом спросит, повторите ему мои слова и мое обещание.

Гномы поклонились в ответ, а тот, с раздвоенной бородой, сказал:

— Как ты прикажешь, Аргетлам, так мы и сделаем. Твоя клятва делает честь памяти великого Хротгара.

И второй гном прибавил:

— Какой бы клан ни послал своих кнурлан на это дело, он нарушил священный закон гостеприимства. У нас запрещено нападать на гостя. И теперь эти кнурлан уподобились жалким крысам. Теперь они стали менкунрлан! — И гном презрительно плюнул на пол; остальные последовали его примеру.

Эрагон подошел туда, где валялись обломки его скрамасакса, опустился на колени и кончиком пальца коснулся усыпанного сажей зазубренного металла. «Видимо, я с такой силой ударил по щиту, — думал он, — что превозмог силу заклятий, которыми упрочил сталь своего скрамасакса. А жаль».

И он снова повторил про себя: «Мне нужен меч! Мне нужен настоящий меч Всадника!»

32. Это дело будущего

Горячий утренний ветер, дувший с равнин, сменил направление и дул теперь с гор, оставаясь все таким же горячим.

Сапфира чуть изменила угол наклона крыльев, компенсируя перемену скорости и давления, благодаря которым скользила сейчас в тысячах футов над опаленной солнцем землей, и на секунду прикрыла глаза двойными веками. Она прямо-таки наслаждалась этим полетом в светлом воздушном просторе, под мягкими утренними лучами солнца. Представляя себе, как сверкает в этих лучах ее чешуя, как наслаждаются этим зрелищем те, кто видит ее, парящую в вышине, она даже тихонько запела от удовольствия, уверенная в том, что она — самое прекрасное существо во всей Алагейзии. Ну что может сравниться с ее дивной блестящей чешуей? У кого еще есть такой длинный, сужающийся к концу хвост и крылья столь прекрасной и совершенной формы? Такие чудные, блестящие, изогнутые когти и впечатляющие своими размерами белые клыки, которыми она запросто с одного раза перекусывает шею дикого быка? Разве Глаэдр — Золотая Чешуя, потерявший ногу во время того предательского сражения и гибели Всадников, выглядит лучше, чем она? Нет, конечно. А Торна или Шрюкна и вовсе нечего с нею сравнивать; оба этих дракона — рабы Гальбаторикса, и это состояние совершенно извратило их разум и душу, так что теперь у них и мозги набекрень. Дракон, который вынужден поступать исключительно по приказанию своего хозяина, это и не дракон вовсе. И потом, все эти драконы — самцы, а самец, даже если он и выглядит в высшей степени величественно, просто неспособен быть образцом красоты и изящества, как, например, она, Сапфира. Нет, она, несомненно, самое поразительное существо во всей Алагейзии; и это совершенно естественно.