Великая. История «железной» Маргарет - Маргарет Тэтчер

Уход Найджела стал для меня ударом, и Джеффри Хау воспользовался им, чтобы доставить новые неприятности в следующий уикэнд, когда в полном злобы выступлении он восхвалял Найджела как канцлера, обладавшего огромной отвагой, и настаивал на вступлении в ERM на условиях, обозначенных в Мадриде. Но уход Найджела также был благом. В лице Джона Мейджора у меня хотя бы был канцлер, который, пусть и не обладал кругозором Найджела, но не имел такого багажа политических ошибок. Он психологически лучше умел разбираться с последствиями.

У Джона, возможно потому, что он сделал себе имя как «кнут», или из-за того, что его не впечатляют концепции, которые люди вроде Найджела ставят во главу угла в делах, была одна великая цель: он стремился сохранить единство партии. Для него это означало, что мы должны вступить в ERM как можно скорее, чтобы снизить политическое бремя. Первенство политики над экономикой, странное качество для министра казначейства, означало, что Джона привлекала выдумка о EMU, которая успокаивала робких почитателей европейского единства в партии, опасавшихся, что мы окажемся «изолированы». Что касается ERM я согласилась, что мадридские принципы соответствовали выдвинутым условиям. Мне предстояло согласиться с тем, чего хотел Джон. В вопросе EMU, который в моем понимании затрагивал сами основы не только спора о будущем Европы, но и будущее Британии как демократического современного государства, я не была готова к компромиссу.

В отличие от Джеффри и Найджела, Джон понимал, что назначение даты вступления в ERM заранее отдаст нас на милость рынков. Но к утру 29 марта становилось ясно, что он хотел, чтобы мы вступили как можно скорее. Он сказал, что при учете потенциально положительного влияния вступления в ERM на политические настроения и, как результат, на настроения на рынках будет проще снизить процентные ставки и сохранять твердый обменный курс. Его слова напоминали заезженную пластинку Найджела, что нужно ориентироваться на обменный курс, а не на денежную массу в обращении. Увы, эта политика вела к инфляции. Подход Джона состоял в том, что если партия и правительство будут едины в политике и у нас будут хорошие шансы победить в следующих выборах, экономические перспективы улучшатся. Но я хорошо знала, что, если ты используешь экономические решения в политических целях, ты сталкиваешься со значительным риском.

Несколько дней спустя я обсудила EMU и доклад Делора с Джоном. Он сказал, что он пришлет мне свои заключения о самом лучшем пути вперед. Он сказал, что стратегия должна заключаться в замедлении движения в сторону 2-го и 3-го этапов Делора и сопряженной с ними утраты национального суверенитета, но чтобы Соединенное Королевство не было исключено из переговорного процесса. Это создавало ощущение натянутой резины.

Я сказала, что существует ряд угроз, если мы предпримем шаги, выходящие за рамки одного лишь вступления в ERM, и продемонстрируем готовность рассмотреть дальнейшую экономическую и валютную интеграцию. Если другие государства хотят предпринять подобные шаги, это их дело. Но Соединенное Королевство не намерено участвовать в процессе. Если мы четко дадим это понять, то под давлением Бундесбанка Германия также откажется от дальнейших шагов в сторону EMU. Я стремилась заставить Джона рассматривать все это в более широком контексте и обсудила с ним необходимость развития свободных торговых отношений с США и другими странами, отметив, что централизованным блокам, таким, как федеральная Европа, нельзя позволить становиться на пути этого.

Джон Мейджор был все сильнее взволнован как членством в ERM, так и EMU. 9 апреля 1990 г. он написал мне служебную записку, что озабочен твердым намерением министров финансов ЕС прийти к соглашению по вступлению в EMU. Он не добился значительной поддержки нашей альтернативной разработки, которую мы продвигали в качестве «эволюционного подхода» к EMU{ Вслед за негативной реакцией на наше изначальное предложение о конкурирующих валютах мы начали разрабатывать этот новый подход «твердой ECU», основанный на предположениях сэра Майкла Батлера, бывшего посла Британии в сообществе, теперь работающего в Сити. (Прим. автора.)}. Поэтому он обозначил несколько вариантов продолжения. Один из них, в итоге получивший проработку в Маастрихте, заключался в подготовке соглашения, которое давало определение EMU и институтов, необходимых на его финальном этапе, но затем предоставляло странам-членам механизм «выбора».

Это позволило бы им вступить в подготовку 3-го этапа в удобном для них темпе. На встрече со мной в среду 18 апреля Джон повторил аргументы на бумаге, подчеркивая, что идею формирования полного EMU в предложенном Делором формате разделяли все, кроме Соединенного Королевства. Я не была согласна с анализами Джона и с заключением. Я сказала, что правительство не может поставить свою подпись под поправкой в договоренность, повторяющей определение делоровского EMU. Я была предельно обеспокоена тем фактом, что канцлер так быстро заглотил наживку слоганов европейского лобби.

Однако на этом этапе я понимала, что не следует открывать огонь. Эта работа была для Джона в новинку. Он правильно делал, что искал союзников в Европе и убеждал членов парламента от консерваторов в разумности наших действий. Однако уже было понятно, что он мыслил категориями компромиссов, которые были неприемлемы для меня, и что в интеллектуальном плане он плыл по течению.

Только на встрече с Джоном Мейджором в среду 13 июня я наконец сказала, что не буду сопротивляться вступлению фунта в ERM. И хотя поставленные мной условия еще не были полностью соблюдены, у меня было слишком мало союзников, чтобы настоять на своем. Но мое согласие на вступление в ERM подразумевало одно ключевое условие. Я настаивала на том, что мы выйдем на уровень 6 % с каждой стороны. Даже тогда я четко дала понять, что, если фунт окажется под давлением, я не намереваюсь применять массивное вмешательство, делая вливания фунтов и снижая процентные ставки или поднимая ставки до вредоносного уровня и используя жизненно важные резервы для сохранения высокого курса фунта.

Это на корню разбивает утверждение некоторых сторонников ERM, оправдывающих последующий обвал тем, что мы правильно сделали, что вступили, но ошибочно вступили с таким уровнем ставок. В действительности ставка, подходящая сегодня, может быть губительной завтра, и наоборот. До этого момента ERM никогда не была твердой системой. Мне не требовалось разъяснять это своим европейским партнерам, поскольку, какими бы ни были точные цифры, страна, которая желала сменить курс, всегда могла сделать это на практике. Теперь, когда Британия была внутри ERM, другие страны будут так стремиться удерживать нас внутри, что они почти не создадут сложностей относительно перестройки.

Я противилась стремлению Джона вступить в ERM в июле. Однако к осени высокие процентные ставки уже явно делали свое дело. Было ясно, что процентные ставки теперь следует понизить вне зависимости от вопроса ERM. Что касается вступления в ERM, мадридские условия пока не были полностью выполнены. Но самой важной проблемой была инфляция. Только в конце года цифра инфляции в измерении RPI начала снижаться.

Однако другие индикаторы: анализы CBI, продажи автомобилей, розничные цены и прежде всего денежная масса – показывали, что мы приближаемся к пику инфляции. Я настаивала; но они хотели отсрочки. Но я, со своей стороны, намеревалась продемонстрировать, что мы будем и дальше использовать валютные условия, в качестве инструмента по установлению процентных ставок. Поэтому 5 октября мы объявили о том, что стремимся к вхождению в ERM, и я особо указала на снижение процентных ставок и причинах для такого шага в представлении этого решения.

Глава 37

Экспресс на Вавилон

Перевод Баратов П.Н.

Я уже подробно описала, как в период моего второго срока на посту премьер-министра определенные опасные черты и тенденции в Европейском сообществе стали очевидными. Видимые преимущества в виде бюджетной компенсации Британии и движения в сторону общего (или «единого») рынка дополнялись формированием новой, имеющей очень широкие полномочия комиссии, что само по себе было шагом в сторону бюрократических, а не рыночных решений экономических проблем и возрождения франко-германской оси с их собственной скрытой федералистской и протекционистской программой. До поры до времени последствия были неясны даже мне, скептически настроенной по отношению к перспективам небританского сочетания высокой риторики и политики «казенного пирога», которую представляло собой европейское искусство государственного управления. Справедливо будет сказать, что с начала 1988 г. повестка дня в ЕС стала принимать все более нежелательную форму. Она явно все больше отличалась от того, к чему стремилось международное сообщество.