Повести. Дневник - Александр Васильевич Дружинин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Потом были с Тург<еневым> у Некрасова, потом у Александра Михайловича, потом я до 4-х почти часов вертелся по маскараду. Маленькой феи, ныне нарушившей свое инкогнито, не было, но вместо нее ходила со мной ее подруга, полненькая, высокая и аппетитная девочка, не очень далекая, но резвая. Была еще одна новая маска, немолодая и встреченная мною крайне сухо. Шереметева была умна, бойка и возбудительна, — она объявила себя верующею в мистицизм и привидения, что к ней шло. Вообще она меня заняла и во всяком случае может быть моей доброй приятельницею. Еще видел Черкешенку, Над<ежду> Ник<олаевну>, Пашиньку и разных литературных масок! Альбединский едет в Париж, в первый раз в мою жизнь я позавидовал флигель-адъютанту.
Четверг, 9 февр<аля>. Вечером у нас были гости — Семевские, Золотовы, Марья Львовна и прочие, но я застал их только при отъезде, ибо вечер по обыкновению провел у Краевского. Был алагер, и Островский обыграл нас всех на бильярде. Он всем нравится, да иначе и быть не может.
В пятницу, 10 февр<аля>, заехал к Салтыкову и взял его с собой в Шахматный клуб. С нами был еще Безобразов, с которым мы сошлись. Он звал к себе, говорят, что у него жена прехорошенькая. За обедом было около 40 человек, из новых Левицкий, Майков, Ламанский, с которым я познакомился очень давно у Гаевского и на бывалых вечеринках у Паши. Обед был хорош и весел. С обеда проехал к Гаевскому, чтобы вместе катить на пикник, даваемый Пашинькой и Лизой. Пришли еще Николай Семеныч, Познанский и Александров. Хотя я немного заснул у Гаевского, но голова у меня была тяжела и предвещала недоброе. Никогда мне не следует пить бургонского! Поехали в больших санях на дачу Вейцлера. Пикник был так себе, но помещение грязновато. Потом съехалось поболее народу, хорошеньких донн имелось немало, была Черкешенка, Полинька Рахманова и Марья Петровна в блистательном туалете, с жемчугом в волосах. Черкешенка всех сводила с ума, и мои спутники не хотели ехать прочь до 4 часов, что мне не пришлось по сердцу, ибо у меня голова разболелась. Наконец, кое-как добрался до дома, поздно-поздно.
Суббота, 11 февр<аля>. А на следующий день пришлось лечь еще позднее. Был на двух вечерах — сперва у Тургенева, где Островский великолепно читал первую свою комедию[996], оттуда же должен был, не дослушав, пуститься на вечер к Влад. Жуковскому. Там нашел много знакомых мужчин и дам — Софью Николаевну, m-me Граве, еще, кажется, мою прошлогоднюю маску, Карновича, Каменского, Петра и Ал. Вл. Жуковских, генерала Самарского, Карпова и т. д. Познакомился с одним севастопольским героем. Были еще две хорошенькие девушки Коврайские, из Симбирска. Танцы продолжались до 3, ужин до 4, все мои попытки уйти без ужина не повели ни к чему. Да и совестно было, глядя на радушие хозяев, даже несколько непонятное.
Воскресенье <12 февраля>. Отдыхал и ничего не делал. Вечер провел сперва у Некрасова с Тургеневым, потом у Марьи Львовны. Поутру были все приезжие — Капгер с женой и Евфанов, которому я крайне обрадовался. Вечер понедельника прошел в чернокнижии в мрачном доме Ч.
Вторник, 14 февр<аля>.
Генеральный обед у Некрасова. Пили здоровье Островского. Потом Толстой и Григорович передали мне какой-то странный план о составлении журнальной компании, исключительного сотрудничества в «Современнике»[997] с контрактом, дивидендами, and what not[998]. В субботу обо всем этом будет говорено серьезнее, но я не вполне одобряю весь замысел. Вечером поздним я и Григорович пошли к брату Григорию, где нашли огромную компанию. Были Евфанов с женою, Мердер idem[999], Лярский idem, Гадон idem, Гельфрейх id<em>, Семевский idem, сверх того кн. Волконские, Марья Львовна с семьей, из холостых Дохтуров, Ребиндер Ал., безобразный юноша гр. Клейнмихель, Козен и другие, имена коих я забыл. Все было великолепно, даже слишком роскошно.
Среда, 15 февр<аля>.
Утром по плану Толстого сошлись у Левицкого я, Тургенев, Григорович, Толстой, Островский, Гончаров, а перед нами Ковалевский. Сняли фотографиями наши лица. Утро в павильоне фотографическом, под кровлей, имело нечто интересное. Пересматривали портреты свои и чужие, смеялись, беседовали и убивали время. Общая группа долго не давалась, наконец удалась по желанию[1000]. По случаю желудочного расстройства я обедал дома. Вечером был у Тургеневых, с Анненковым и Тургеневым Ив. Серг. Кажется, никакого веселья у нас не случилось, но мы засиделись, не думая о времени, и, когда поглядели на часы, оказалось так поздно, что мы удивились.
Четверг, 16 февр<аля>.
Худо я себя чувствую, да и не может быть иначе. My life is out of joint[1001]. Я ем больше, чем следует, не хожу пешком, голова ничем не занята, вообще нужна перемена места. И в образе жизни идет все одно и то же. Не стоит и говорить о четверге, хотя вечером я имел минутку удовольствия, слушая, как Островский читал «Картины семейного счастия»[1002].
Понедельник, 27 февр<аля>.
Немец<кая> масленица.
Мир, мир и мир![1003] Вчера принесли мне прибавление к газете с радостным известием. Оно пришло кстати, ибо в городе начинали ходить плачевные слухи, и я сам тревожился, тем более что Ковалевский держал со мной пари не в пользу мира. Соображая, что сей генерал знает гораздо более, чем я знаю, я не мог не колебаться. Но теперь, кажется, все кончено, — прошло время кровопролития. Мы пережили европейскую войну, видели многое, выучились многому и имеем право на отдых. Я очень рад и хотя не наклонен к особенному оптимизму, но гляжу вперед с надеждой и доверием.
Относительно моей жизни не могу сказать ничего хорошего. Я начинаю скучать, как, кажется, оно всегда бывает перед весною. Масленицей я не наслаждался вовсе — вся она состояла для меня из 9 блинов, полутора часу в театре (для свидания с Ш<елгуно>вой), нескольких званых обедов, на которых я ничего не ел по расстройству желудка, и всяком другом праздношатании. Помню, что мне особенно скучно было в среду на большом обеде, данном Гончаровым в квартире Языкова. Народу съехалось до 25, и этот вид черных сюртуков,
