Книга о верных и неверных женах - Инаятуллах Канбу

Молодой купец меж тем решил, поскольку я сам признался ему во всем, проверить мои слова у жены, наказать ее как следует, а потом взяться за меня, потому он заговорил со мной вкрадчиво и ласково о том о сем, потом вдруг перешел на мое приключение и сказал: «Слава Аллаху! Из какой смертельной опасности ты выбрался с мужеством. Если я не надоел тебе и тебе нетрудно, то прошу тебя, повтори свой рассказ».

Мне ничего не оставалось, как исполнить его желание, и я повторил ему всю историю. Когда я дошел до того, как он бросил в тыкву камнем и я погрузился в воду, я проявил прозорливость, натянул поводья коня моего красноречия, пришпорил свое благоразумие и, решив сбить его со следа, сказал: «Тут я проснулся».

Разгадать я сегодня напрасно пытался свой сон,Растолкуй его ты ведь ты. мудростью выше других.

Молодой купец изумился такому повороту и спросил: «Как это так?» — «О благородный юноша! — отвечал я. — Я хочу сказать, что все это приключилось со мной во сне, а не наяву». А этот молодой купец еще не испытал добро и зло мира и не был знаком с хитростью людей, потому он по своей простоте поверил мне и перестал сомневаться. Гнев, который бурлил в нем, улегся, и он стал угощать меня и развлекать. Когда мы окончили еду, он проводил меня немного, а потом отпустил.

Спасшись от гибели, я пошел прямо к себе домой и вознес благодарственные молитвы. Так один поворот мысли, когда я уже стоял на краю гибели, принес мне дуновение спасительного ветерка.

— Вне всякого сомнения, — закончил второй товарищ рассказ, — здравый рассудок для тех, кто жаждет блага этого мира, есть счастье, а для тех, кто стремится к наслаждению в высшем рае, он проводник.

Когда второй товарищ окончил с таким блеском свой рассказ, усладив им слух своих приятелей, настала очередь третьего спутника. Этот муж, хотя большую часть своей жизни провел, наблюдая за добром и злом нашего мира, день за днем и ночь за ночью, как-то растерялся и не смог ничего рассказать. И тогда ему пришлось тащить на спине до остановки тех двух приятелей одного за другим.

Дочь властелина той страны увидела путников, очень удивилась и велела позвать во дворец всех троих. Расспросив их обо всем, царевна обратилась к тому глупцу, который тащил других на спине:

— Эх, простодушный! Этот изменчивый и неверный игрок-мир каждый миг показывается нам в новом обличье и каждое мгновение выкидывает новую хитрость. Это вращающееся пестрое колесо судьбы не ведает ничего иного, кроме как разбивать над головами скромных обитателей земли глиняные кувшины с кознями, так что каждому достается черепок на память. Ведь ты провел большую часть жизни в схватках с судьбой, так почему же твое сердце свободно от ее клейма? Почему ты не слышал звона колокола неба? Я происхожу из царского рода, живу за семью стенами падишахского дворца, жизнь моя только начинает расцветать, как весна, но молва обо мне уже распространилась по всему свету и эхом вернулась ко мне.

Тот простодушный человек ответил царевне:

— О сладкоречивая царевна! Да не будет такого времени, чтобы на небе не раздавалась хвала тебе. Я же — скромный крестьянин, всю свою жизнь провел в поле, не зная ни коварства, ни обмана. Землепашец-небо на ниве мира сеяло для меня только бесполезные сорняки, корзина моя и не видывала яств с небесных нив. Я надеюсь, что царевна простит меня и вознесет мою голову до самых звезд рассказом о своих великих приключениях.

Владычица царства сердца благосклонно отнеслась к его просьбе и украсила свиток своего рассказа печатью красноречия.

Рассказ царевны

— В то время, — начала царевна, — когда я была младенцем и не должна была еще соблюдать предписания и установления шариата, свободная, словно кипарис и лилия, когда в саду моего сердца еще не раздавались мелодии любви, я вышла однажды из дворца, затмив красотой луну на небе, увенчанная короной девственности, чтобы поиграть и порезвиться. Словно беспечный пьяный, я стала глазеть по сторонам. Вдруг я увидела юношу, лицо которого еще не знало пушка и было чисто, как лик солнца. Его вьющиеся кудри были свежи, как гиацинты. Говорил он, словно сыпал Царственные жемчуга в полу небесного письмоводителя. Когда он улыбался, это было гибелью для красавиц. Его озорные глаза выпустили в мое сердце стрелу, его безжалостные взоры похитили мое терпение. Одним словом, я стала пленницей его кудрей, преклонила колени перед знаменем властной любви и оказалась в рядах несчастных.

Прошло несколько дней, и пламя, которое полыхало у меня в сердце незаметно для посторонних, стало пробиваться наружу, и на моем челе появились приметы влюбленности. Моя няня, которая держала в своих руках ключ от моего сердца и никогда не расставалась со мной, увидев на моем челе знаки перемен, стала приставать ко мне с расспросами. Лестью и уговорами она сумела проникнуть в глубину моих помыслов и извлечь жемчужину моих надежд. Тогда она открыла врата наставлений и принялась поучать меня. «О кипарис на берегу величавого ручья! — говорила она. — Ты ведь еще молодой бутон, тебе не подобает распускаться как розе и недостойно клониться к земле, словно трава. Берегись, не уколи шипом страсти лепестков отцовской чести. Сиди неотлучно во дворце, не бегай как безумная по крышам и улицам». — «О любезная мать! — отвечала я. — Как же я послушаюсь тебя, коли безжалостная любовь устремилась в мое сердце, словно воины врага на крепость, и крепко схватила меня за ворот терпения властной рукой? Ради бога, помоги мне испить воды из родника свидания с возлюбленным». Прозорливая няня, видя мое волнение, пожалела меня, поневоле взялась помочь мне и принялась за дело с усердием и рвением.

С помощью бесчисленных хитростей и уловок она приручила ту вольную и дикую птицу, переодела его в женское платье и ввела под видом девушки во дворец в мои покои. Моя комната, озаренная лучами его красоты, стала как бы обителью солнца и вызывала своим великолепием зависть у лужайки. Я под сенью того светоча с неба красоты плясала от радости, словно пылинка в лучах солнца. Казалось, я только теперь и обрела истинную жизнь. Не успела я насладиться его красотой, не успело мое сердце упиться его сладостными речами, как коварный и своевольный небосвод, который только и спешит обижать несчастных, разбил чашу нашего свидания о камень и примешал к моей халве чеснок.

Иначе говоря, отец мой падишах, влекомый родительскими чувствами, пришел навестить меня, не ведая, что тем самым он бьет меня кинжалом по ноге и заставляет осыпаться еще не распустившийся бутон моих желаний. Как только дозорные доложили мне о прибытии отца, на гумно моей жизни ударила молния, я вскочила в тревоге, заперла в чулане, тесном, как мое сердце, и темном, словно его локоны, юношу, прекрасного, как Юсуф ханаанский и Азиз египетский, а сама поспешила навстречу отцу. Отец же мой против своих правил решил устроить в моем дворце пир и распорядился сделать приготовления, достойные его царского сана. Он сидел на своем троне до самого захода солнца, проводя время в веселии и удовольствиях. После того как камфарные светочи на пиру затмили своим сиянием звезды на небе, падишах стал наслаждаться музыкой и пением, а потом вернулся в свои покои. Юные танцовщицы и невольницы, которые столпились вокруг падишаха, словно Плеяды, после его ухода рассеялись, словно звезды Большой Медведицы, и разошлись кто куда.

Я же, все это время тлея, словно зажженное алоэ, обрадовалась их уходу и тут же попросила няню снять замок с врат желания и озарить мою надежду лучами того солнцеликого. А надо сказать, что погода стояла жаркая, в комнатах было, как говорится, пекло, и тот побег красоты завял в чуланчике от жары и зноя, так что соловей жизни покинул его тело, и я оказалась виновной в гибели возлюбленного. Страсть моя мигом остыла, я стала бить себя по голове в отчаянии. Но поскольку судьба уже выпустила свою стрелу, было бесполезно вопить и кричать. Не говоря уже о горе, смертельно опасно было вынести из дворца труп того древа из райских садов. Няне стало страшно, и она не могла ничего придумать, ибо возраст сам по себе без опыта бесполезен. И мне пришлось пойти на необдуманный поступок, я позвала к себе негра-водоноса и попросила его помощи. Он был чернее самой ночи, дивы шарахались от него в страхе, словно люди от дивов, его губы были толщиной в руку, зубы — словно клыки у вепря, волосы — как шерсть у медведя, своим безобразием он затмил бы самого ифрита. Он был такой черный, что различить кусок смолы на его щеке было бы все равно что заметить уголь в темную ночь. Голос у него был словно рев по сравнению с пением соловья. Без преувеличения его можно было назвать слоном без хобота и буйволом без рогов, и к нему вполне подходил этот бейт:

Умом он осел, изяществом — слон, клыками — кабан, а мордой — медведь,Губами — верблюд, привычками — див, душой — носорог, а обликом — гуль.

Я поведала этому висельнику свою тайну и попросила его бросить в море тот букет цветов, который завял от самума смерти. В награду я предложила ему много денег, а сама стояла перед ним, униженная стыдом. Но этот мерзавец в ответ только зарычал, стал браниться и грозить, что немедля обо всем доложит падишаху, моему отцу. Я от страха была на грани смерти, румянец покинул мое лицо, так что если бы кто-нибудь увидел меня в эту минуту, то решил бы, что я умерла. Мне ничего не оставалось, как пасть к его ногам и приложить в мольбе свое луноподобное лицо к земле. Я умоляла его, как только могла, прибавила ему еще денег, но ничего не помогло. Но я не отставала от него; и тогда он сделал мне гнусное предложение, которое даже неудобно повторить. «Эй, проклятый! — ответила я. — Уродина ты этакая! Как ты смеешь даже мечтать о подобном и дозволять себе такие дерзкие мысли?» В ответ тот негодяй сказал мне: «О госпожа! Если ты хочешь сохранить свою жизнь, то не теряй самообладания. Придется тебе пренебречь царским саном и высоким происхождением и покориться мне во всем. В противном случае ты расстанешься со сладостной жизнью».