История России - Шамиль Мунчаев

Рядовой беженец, всякими правдами и неправдами проскользнувший с корабля в Константинополь, на каждом шагу в русских правительственных учреждениях наталкивается на своих старых крымских титулованных и нетитулованных знакомых, у которых сразу же появляется и стол и дом. Эти графы, князья, бароны, эти сенаторы опереточного крымского сената, старые гвардейцы, бюрократы, их прихлебатели и, конечно, кадры бережно вывезенных из Крыма контрразведчиков беспрепятственно сходят с пароходов, концентрируются в здании русского посольства, устраиваются в каких-то никому не нужных комиссиях, распоряжаются, командуют, распределяют связями и протекциями визы. Здесь, в Константинополе, с первых дней эвакуации особенно рельефно выделяется вся мерзость, вся гнусность тех представителей старой России, которые после Февральской революции были выброшены за борт русской жизни и теперь оказались в рядах эмигрантов.

— Неужели же и здесь, в Константинополе, будет продолжаться то, что и раньше? — с омерзением говорил рядовой массе. В конце концов, как ни относиться к большевикам, а нужно прийти к заключению, что они оказали русскому народу огромную услугу: выбросили, выплеснули за границу весь этот сор, всю эту гниль…

Раковский Г. Конец белых.

Прага, 1921. С. 199–202.

Российская эмиграция, превышающая два миллиона, обладающая богатыми интеллектуальными силами на всех поприщах человеческого труда и знания, сохранившая в обстановке поистине тяжкой немало элементов, способных на подвиг и жертву, такая эмиграция не может быть бессильной… Само существование двух миллионов людей, рассеянных по всему миру, входящих в жизнь, быт, литературу, печать стран рассеяния, — людей, вносящих во все поры интеллектуальной жизни свою ненависть к большевизму и большевикам, — одно это имеет огромное значение. И эта именно подрывная роль эмиграции, неустрашимая никакими пактами, никакими декретами, вызывает бессильную ярость советской власти. Эмиграция может и должна вести борьбу… В партиях, организациях, союзах, группах должна идти работа и подготовка. Характер этой работы известен — он вынесен из опыта всех времен и всех революций, и дело только в темпе, в энергии, в прозорливости ведущих и, конечно, в средствах.

Первое — пропаганда… Второе — связь с внутрипартийными национальными элементами — для взаимного осведомления, организации и помощи… Третье — проникновение в Советскую Россию для работы там… Необходимо… пересмотреть все, снизу доверху: организационную систему, цели и задачи, методы и пути свершения… И наконец, четвертое — вопрос о массовом участии в борьбе… Вот те области, в которых, по моему убеждению, может и должна работать эмиграция. Ищите других средств, путей, но только не молчание и бездействие, таящие симптомы разложения и смерти…

Деникин А. И. Международное положение

России и эмиграция. Париж, 1934. С. 14–15.

Положение стотысячной массы русских, выброшенной в такой острый момент на берега Босфора, казалось трагически безвыходным. Тяжело было в материальном положении, но еще хуже было в отношении моральном. С падением Крыма исчезла идея, смысл существования. Все бежавшие из Крыма оказались в каком-то тумане. Утрачена была вера в свое дело, во имя которого было пролито столько крови. Впереди — мрак и пустота, полное отсутствие планов и перспектив. Большевики оказались победителями на всех фронтах гражданской войны. Они два раза сталкивали в море вооруженные силы юга России. Что же дальше? Продолжать ли вооруженную борьбу, надеясь на интервенцию и помощь союзников?

Капитулировать ли перед большевиками морально? Отмежеваться ли от всякой борьбы, оставшись до лучших времен за границей? Или же, наконец, занимая по-прежнему непримиримую позицию в отношении большевиков, продолжать с ними борьбу новыми методами, силами и средствами раз и навсегда покончив со всякой безалаберщиной? Все эти мысли обуревали умы и сердца и создавали невыносимо тягостные настроения.

Раковский Г. Конец белых.

Прага, 1921. С. 211.

Правление ген(ерала) Деникина, длившееся полтора года, образует в истории второй русской смуты целостную законченную эпоху. Несмотря на печальный финал, на многие мрачные явления, ее характеризовавшие, на многочисленные ошибки и затруднения ее деятелей, эта эпоха протекала под знаком «фанатически» убежденной, страстной борьбы за Единую Россию, и в этом ее нравственно-политическое значение. И какими бы путями ни пошла дальше национально-русская государственность, в летописи борьбы за нее в ряду прочих «добрых» русских людей найдется почетное место для генерала Деникина, благородного рыцаря прекрасной Дамы — Великой, Единой России.

Соколов К. Н. Правление генерала Деникина

(из воспоминаний). София, 1921. С. 290.

Растет пропаганда заклятых врагов кроваво-красных коммунистов, напившихся кровью православной, как гады и упыри. Бродят они всюду, вертятся около Ваших святых железных рядов, поют свои гнусные лживые песни: "Разоружайтесь! Разойдитесь! Все будет хорошо!" Да, может быть, поверим еще раз, может быть, отдать оружие и наклонить свои русские буйные головы, покорно целуя пыльные сапоги коммунистов… ожидая секиры над красной плахой. Над вашими рядами веют тени замученных вождей народа: Верховного правителя адмирала Колчака и героев избранников, лучших детей России, генералов: Корнилова, Алексеева, Духонина, Каледина, Каппеля. На вас смотрит с тоской ожидания, протягивая закованные в цепи руки, залитая слезами Ваша Родина, над которой так зло, безбожно и бесстыдно надругались там в Москве, в самом сердце России, в стенах ее священного Кремля. Будьте Русскими! Вы надежда родной земли. Вы те «чудо-богатыри» и неужели же Вы, перелетевшие тысячи верст, носящие терновые венцы страданий, продадите святую Русь и выпустите из Ваших рук стальные лезвия мечей?

Беспрерывно двигаясь вперед, армия растягивалась, части расстраивались, тылы непомерно разрастались. Расстройство армии увеличивалось еще и допущенной командующим армией мерой «самоснабжения» войны.

Сложив с себя все заботы о довольствии войны, штаб армии предоставил войскам довольствоваться исключительно местными средствами и обращать в свою пользу захватываемую военную добычу.

Война обратилась в средство наживы, а довольствие местными средствами — в грабеж и спекуляцию. Каждая часть спешила захватить побольше. Бралось все, что не могло быть использовано на месте — отправлялось в тыл для товарообмена и обращения в денежные знаки. Подвижные запасы войск достигли огромных размеров — некоторые части имели до двухсот вагонов под своими запасами. Огромное число чинов обслуживало тылы. Целый ряд офицеров находился в длительных командировках по реализации военной добычи частей, для товарообмена и т. п. Армия развращалась, обращаясь в торгашей и спекулянтов. В руки всех тех, кто так или иначе соприкасался с делом «самоснабжения», — ас этим делом соприкасались все, до младшего офицера и взводного раздатчика включительно, — оказались бешеные деньги, неизбежным следствием чего явились разврат, игра и пьянство. К несчастью, пример подавали некоторые из старших начальников, гомерические кутежи и бросание бешеных денег, которые производились на глазах всей армии.

Неудовлетворительная постановка контрразведки и уголовно-розыскного дела, работавших вразброд, недостаточность денежных для них средств и неудачный подбор сотрудников, все это дало большевистским агитаторам возможность продолжать в тылу армии их разрушительную работу.

Необеспеченность железнодорожных служащих жалованием привела к тому, что наиболее нужные служащие при приближении большевистского фронта бросали свои места и перебегали на сторону противника. Население, встречавшее армию при ее продвижении с истинным восторгом, вскоре стало вновь испытывать на себе ужасы грабежей, насилий и произвола. В итоге — развал фронта.

Врангель П. Н. Записки (ноябрь 1916 г. — ноябрь 1920 г.)

//Белое дело. Кн. 5. Берлин, 1925. С. 258.

В то время как социалистические партии исподволь подрывали бытие вооруженных сил Юга изнутри, их заграничные представители революционной демократии употребляли все усилия, чтобы восстановить против белого движения и "тирании генералов" — правительства и общественное мнение союзных держав. В конце мая (1919) в заграничной печати появился «манифест», подписанный Керенским, Авксентьевым, Минором, Аргуновым, Зензиновым и другими, потом бесчисленные интервью, статьи и сообщения, проводившие систематически и настойчиво идею: "Ни Ленин, ни Колчак".