Нюрнбергский эпилог - Аркадий Иосифович Полторак

недели его неистовые усилия увенчались успехом: 5 марта, при помощи террора и подкупов, Гитлер победил на выборах. А 17 марта того же года был отмечен и доктор Яльмар Горацио Грили Шахт: его назначили президентом имперского банка.

«Только послушайте, как он лжет!..»

Эти слова с раздражением были произнесены Германом Герингом 1 мая 1946 года, когда Шахта допрашивал адвокат доктор Дикс. На все вопросы Дикса его подзащитный отвечал с эпическим спокойствием и нарочитой уверенностью. Вряд ли надо говорить, что этот диалог был заранее согласован между ними.

Джексон и Александров — американский и советский обвинители, которым после адвоката предстояло провести перекрестный допрос подсудимого, — спокойно дожидались своей очереди. Лишь время от времени, когда адвокат или его подзащитный проявляли уж слишком оскорбительное отношение к исторической правде, они начинали листать лежавшие перед ними документы или просили кого-либо из аппарата обвинения поднести новые.

Шахт приступил к даче показаний по поводу его роли в осуществлении гитлеровской программы вооружения. Массой бесспорных документов подтверждено уже, что он был в гитлеровском правительстве решающим звеном, обеспечившим реализацию в короткие сроки гигантской программы вооружения. А это явилось главной предпосылкой для развертывания нацистами целой серии агрессивных войн.

Но подсудимый пытается начисто опровергнуть предъявленные обвинения. Если бы на минуту поверить всему, что говорил Шахт, то его не только судить не за что, а монумент ему воздвигнуть надо за самоотверженную борьбу против гитлеровского режима. Талейрана называли не просто лжецом, а отцом лжи. То было в начале XIX столетия. Через сто лет с полным основанием этот титул заработал доктор Шахт.

Прежде всего «финансовый чародей» поведал трибуналу причину своего вступления в гитлеровское правительство. Пусть не думают, что он не понимал всей деликатности положения. Но для него совершенно очевидно было и другое: если от этого и проигрывал кто-нибудь, то только Гитлер, а выигрывало все человечество.

— Гитлер своей политикой террора не давал возможности для образования какой-либо политической оппозиции, без которой не может жить ни одно правительство, — поясняет Шахт. — Была только одна-единственная группа людей, которая имела возможность критиковать, создать фактическую оппозицию и предотвратить проведение вредных и ошибочных мероприятий. И это как раз было само правительство. С сознанием этого я и вступил в него… Торможение и исправление неправильных мероприятий можно было производить только будучи членом правительства.

Трудно передать, что в этот момент происходило на скамье подсудимых, где сидело как раз то германское правительство, в которое Шахт вступил якобы для того, чтобы «тормозить» его деятельность. Подсудимые ерзали на своих местах, жестикулировали, переговаривались друг с другом. Особенно бурно реагировал первый ряд. И конечно, не потому, что Шахт особенно «тормозил» то, над чем в поте лица трудился каждый из них. Как раз в этом-то ни Геринг, ни Гесс, ни кто другой из подсудимых упрекнуть Шахта не могли. То, что «финансовый чародей» врет — врет нагло и с поистине олимпийским спокойствием, — тоже само по себе никого не удивляло: ложь давно была возведена в Германии в метод государственного управления. По-настоящему всех возмущала только попытка Шахта отделиться от своих коллег, представить себя тем, чем он никогда не был, — противником Гитлера с первого дня его правления.

Буря на скамье подсудимых была заметна простым глазом. Шахт, конечно, тоже не мог не чувствовать ее, но все это мало его трогало. Он твердо вел свою линию. Должность президента Рейхсбанка Гитлер предложил ему, оказывается, лишь для того, чтобы осуществить программу ликвидации безработицы. (Много лет спустя этот тезис был развит в мемуарах Шахта. Там он заявляет: «Эта задача проникла в мое сердце и заняла в нем первое место».) Вот только ради того, чтобы предоставить работу шести с половиной миллионам германских безработных, Шахт и согласился финансировать строительство автострад, новых военных заводов.

Как раз тут-то и не выдержал Геринг:

— Только послушайте, как он лжет! — довольно громко воскликнул бывший рейхсмаршал, обращаясь к другим подсудимым.

С Герингом немедленно солидаризировался Редер:

— Кто ему, Шахту, поверит!

Уж кому-кому, а Редеру-то больше других известно об усилиях президента Рейхсбанка по перевооружению вермахта.

Скамья подсудимых оказалась для Геринга слишком узкой аудиторией. Он стал перегибаться через барьер и переговариваться с защитниками. Как потом выяснилось, Геринг сказал одному из них:

— Шахт лжет! Я сам присутствовал, когда Гитлер заявил, что нам нужно еще много денег для вооружения, а Шахт поддержал фюрера: «Да, нам нужна большая армия, военно-морской флот и воздушные силы!»

Дал волю своим чувствам и Ганс Франк. Во время перерыва он намеренно громко, так, чтобы слышал «финансовый чародей», сказал:

— Господи, если бы Гитлер выиграл войну, то Шахт бегал бы вокруг него и кричал громко: «Хайль Гитлер!»

Наконец пришел черед обвинителей. У пульта — Роберт Джексон. Началась схватка. Нельзя сказать, что это была игра в одни ворота. Шахт не легкий противник. За его спиной огромный опыт прожженного политического дельца, исключительно способного финансиста и экономиста. Однако обвинители не пожалели времени на то, чтобы по-настоящему разобраться в сложных и порой намеренно запутанных экономических и финансовых вопросах. Это в конечном счете и решило исход трудного поединка.

Когда Джексон начал цитировать некоторые речи Шахта, вовсе не свидетельствовавшие о том, что перед Международным трибуналом сидит борец против гитлеризма, пожалуй, все подсудимые проявляли искренний интерес и даже сочувствие к усилиям обвинителя. В свое время они громко аплодировали Шахту, наблюдая, как он ловко манипулирует имперскими финансами. «Это настоящий немец», — с восторгом говорил о нем Геринг. Но теперь, в Нюрнберге, когда Шахт предпочел облачиться в тогу «борца против нацизма», поносил мертвых и живых лидеров «третьей империи», тот же Геринг, да и другие подсудимые готовы были аплодировать Джексону, который потрошил Шахта.

В тот же вечер доктор Джильберт совершал обычный обход своих пациентов. Камера за камерой открывалась перед ним, и подсудимые получали возможность побеседовать с тюремным психиатром. Много любопытного услышал от них Джильберт.

— Вы знаете, доктор, — сказал ему Бальдур фон Ширах, — когда Шахт говорит о том, каким противником национал-социализма он был, я только улыбаюсь и припоминаю отдельные сцены. Я вспоминаю, например, прием, устроенный в имперской канцелярии, на котором в числе других присутствовали моя жена и жена Шахта. И вы знаете, что украшало тогда платье фрау Шахт? Огромная бриллиантовая свастика… Это было так не к месту! Даже самые ярые нацисты не позволили бы своим женам явиться на прием с таким украшением. Нас всех это очень позабавило, и мы решили, что Шахт захотел в глазах фюрера прослыть сверхнацистом. Затем его жена подошла к