Червь - myriad

“Одна нога впереди другой”

Она остановилась. Ноги не повиновались ей. Она испуганно огляделась вокруг.

Хана совершенно точно знала, что если она сделает ещё шаг — умрёт.

В этой уверенности не было никакой логики, никаких явных причин, никакой зацепки. Этот участок леса ничем не отличался от других. Подложка из красно-бурых иголок под ногами, деревья и кусты, обступающие её.

Но она точно знала. Если она шагнет вперёд, влево или вправо, она попадет в ловушку. В яму, как ту, в которой оказался Кован, или на взрывное устройство, которое унесло жизнь Ашти. Ей, по крайней мере, не придётся долго страдать.

Солдат, который наблюдал за ней с небольшого расстояния позади, выкрикнул знакомое слово “Шагай!”, которое было одновременно и угрозой, и приказом.

Хана огляделась вокруг, от страха её замутило. Она искала хоть какую-то подсказку, куда идти, как двигаться дальше.

Она понимала, что прямо сейчас её убивать не станут. Она не могла идти дальше, это было физически невозможно, будто её ноги пустили корни в землю, как деревья. Солдаты заставят её смотреть, как они будут пытать одного из детей, пока он не умрет. А затем примутся за следующего. Или за саму Хану, пока один из детей не сдастся и не пойдет вперед, прокладывая им дорогу ценой собственной жизни.

— Ша...

Она увидела нечто громадное.

Оно было большим не в том смысле, в каком бывают большими деревья или горы. Его размеры были больше, чем она была способна увидеть и почувствовать. Она словно видела нечто, что было больше, чем целая планета, оно вообще было непредставимо огромно, оно простиралось вдаль. Хана не могла лучше описать то, что она воспринимала. Нечто было окружено множеством собственных зеркальных отражений, но каждое отражение существовало в одном и том же месте. Некоторые из них двигались по-другому, и иногда, очень редко, одно из отражений вступало в контакт с чем-то, с чем не вступали другие. Каждое из отражений было таким же реальным и ощутимым, как и остальные. И это всё делало это нечто таким громадным, что она не смогла бы его описать, даже будь она учёным, который сотню лет провёл в лучших библиотеках мира.

И оно было живым. Нечто живое.

Она знала — ей даже не пришлось раздумывать над этим — что каждое из этих отражений или расширений целого было такой же его неотъемлемой частью, как её рука или нос были частью её самой. Каждая часть была под контролем этой сущности, и двигалась с определённым намерением и целью. Как будто эта сущность существовала во всех своих возможных отражениях одновременно.

"Оно умирает", — подумалось ей. Самые дальние отражения существа отпадали и рассыпались на части, пока оно плыло в пустом безвоздушном пространстве, не двигаясь, а хитроумно проталкивая себя через бытие, содержащее её отражения, сжимаясь в одном месте, и разбухая в другом, перемещаясь со скоростью выше, чем скорость света. При её движении отдельные частички и фрагменты отлетали от целого, как отлетают на ветру семена от непостижимо огромного карахиндибы, одуванчика. Семена более многочисленные, чем пылинки на всей Земле.

Один из этих осколков, казалось, начал расти, становился всё больше, заполняя её сознание, пока полностью не поглотил все её чувства. Как будто Луна падала на Землю. Падала прямо Хане на голову.

— ...гай! — глазом не моргнув, закончил команду солдат.

Хана вздрогнула. Она всё ещё была в лесу, руки зудели от царапин, ноги болели от ходьбы. Сердце часто билось, от страха она чувствовала горечь во рту.

Воспоминание уже таяло. Происходило ли это вообще? Чем сильнее она старалась вспомнить, тем быстрее оно ускользало. Это было похоже на пробуждение посреди сна, но такого зыбкого, что даже мысль о том, что она спала, стремилась покинуть её разум.

Солдат что-то кричал своим товарищам, слишком сложное для её понимания. Хана позволила остаткам воспоминания ускользнуть от своего внимания. Главное происходило здесь и сейчас. Либо она шагнёт вперёд и умрёт, либо она останется на месте и кто-то другой умрёт из-за её трусости. Она очнулась от своего ступора, и только слабый след мысли, что нечто только что произошло, остался у неё. Возможно, она сможет шагнуть вперёд.

Она подняла ногу...

...и остановилась. Что-то было на её пути. На уровне груди висело расплывчатое пятно, яростно сверкало и переливалось. Она опустила ногу на место, и уставилась на быстро сменяющееся чёрно-зелёное мерцание.

Она дотронулась до него и почувствовала тяжесть в ладони. Пальцы сами сомкнулись на предмете, почувствовали его тепло. Такое чувство, будто гладишь дружелюбную собаку. Странная мысль, особенно если учесть, на что она смотрела.

Оружие, полированная серая сталь. Что-то знакомое. Похожее на те маленькие пистолеты, которые она видела у партизан.

"Я не смогу им воспользоваться." — спокойно подумала она, — "Если я попытаюсь, они убьют остальных в ту же секунду, как я выстрелю".

Пистолет замерцал, опять стал расплывчатым пятном чёрного и зелёного цвета, затем принял другую форму. И такое она тоже видела. Один из партизан разговаривал с Ханой и показывал ей английский журнал про оружие, — так он пытался наладить отношения с её старшей сестрой. Этот пистолет был таким же, как и предыдущий, но на стволе была металлическая трубка, почти в два раза увеличивающая длину оружия. Эта трубка, как знала Хана, делала оружие более тихим.

Остальные дети и солдаты были далеко позади. План всё ещё казался почти невозможным, но...

— Шагай! — прокричал солдат за её спиной. — Шагай, а не то...

Она резко развернулась, удерживая оружие обеими руками. Ей понадобилась секунда, чтобы прицелиться, и застигнутый врасплох турецкий солдат дал ей как раз достаточно времени, чтобы нажать на курок.

Ханна резко распахнула глаза.

“Вот почему я не сплю.”

Она заметила, что всё ещё была в костюме, встав с постели и направившись к ванной. По крайней мере, у неё хватило здравого смысла снять с себя шарф, чтобы не задохнуться во сне.

Она была единственной, кто помнил. Все остальные забыли это непостижимо огромное существо, если они вообще были удостоены чести мельком на него глянуть. Она не могла быть уверена в этом. Если кто-нибудь ещё это и видел, они неминуемо забыли бы об этом ещё до того, как смогли собрать свои мысли, чтобы кому-то рассказать. И она тоже должна была забыть.

Но она помнила. Она потрогала боевой нож, вложенный в ножны на бедре, будто чтобы напомнить себе о его существовании. У неё были подозрения насчет своего дара: её сила взяла часть её души и придала ей форму оружия. Самые злые её части, самые детские, те части, которые могут спать, и те, которые могут забыть. Она представила себе, что нож на её бедре спит и видит сны вместо неё. Она могла провести целый год без необходимости остановиться и отдохнуть, положив голову на подушку.

Закрывая глаза и позволяя себе расслабиться она делала это не потому, что ей необходим был сон, а потому, что все люди должны спать. И даже в этом случае она никогда не видела сны. Вместо этого она вспоминала, её мозг с идеальной четкостью проигрывал события из прошлого. И по странной прихоти судьбы, она помнила это нечто, и она помнила, как забывала его, как бы парадоксально это ни звучало.

И она никогда никому об этом не расскажет.

Она убила солдат, которые держали в заложниках остальных детей из её деревни. После первого солдата она притворилась, что испугалась, что увидела в лесу партизан. Затем она улучила момент, когда солдаты были слишком заняты, наблюдая за местностью, и перестреляла остальных из автомата. Она не считала, что поступила плохо, и не теряла сон из-за того, что в перестрелке погиб ещё один ребенок, Бехар.

Конечно, это подразумевалось само собой, она сожалела о погибших. Но виноватой себя она не чувствовала. Семеро из десяти детей вернулись из лесу благодаря ей и её дару. Они пришли обратно в деревню, убрали мертвые тела и сделали всё возможное, чтобы сберечь продукты пока к ним снова не придут партизаны.

Хана заставила остальных детей поклясться, что они никому не расскажут о её даре. Она знала, что в этом случае её завербуют партизаны и будут использовать её способности. Неважно, что за способности она получила — она чувствовала, что они ей даны не для этого.

Когда партизаны вернулись, они увидели, в каком состоянии находятся дети, и решили срочно их эвакуировать. Они забрали детей в город, и один из них проследил, чтобы Хану и других детей отправили в Великобританию, куда направлялось большинство беженцев. Там они разделились — одного за другим детей отправляли в сиротские дома и приюты. До Ханы очередь дошла поздно, она была практически последней, когда отправилась на самолет, к своему новому дому. Там-то и начались трудности. Она прошла через какую-то арку — позже она узнала, что это был металлоискатель — и прозвучал сигнал тревоги. Охрана нашла на ней оружие, которое она не могла бросить или оставить где-нибудь, и Хану отвели в другое место. Тщательно допросили. Потом отвели её в ванную, перед возвращением в комнату для допросов снова обыскали. И нашли тот же пистолет, что отобрали у неё полчаса назад.