Шардик - Ричард Адамс

Внезапно рука Геншеда — молниеносно, как рыба, хватающая добычу, — взлетела вверх и вцепилась большим и указательным пальцем в его продырявленную мочку. Когда острый ноготь впился в рану, Кельдерек громко вскрикнул от боли и попытался поймать работорговца за запястье, но не успел: тот ударил его коленом в пах и одновременно отпустил ухо, давая Кельдереку скрючиться и повалиться наземь. Потом Геншед спокойно нагнулся, поднял мешок и закинул за плечи.

Двое или трое детей неуверенно захихикали. Один швырнул в Кельдерека палкой. Геншед, все с тем же рассеянным видом, защелкал пальцами, и мальчики начали с трудом подниматься с земли, поддерживая друг друга. Горлан, заорав во всю глотку обычное «а-ну-встали-все-живо», зашагал к голове колонны и кивком велел первому мальчику взяться за свой пояс.

Открыв глаза, Кельдерек встретил жалостливый взгляд Шеры.

— Он тебе больно сделал, да? — спросила малышка на каком-то диалекте йельдашейского.

Кельдерек кивнул и тяжело поднялся на ноги.

— Он всем больно делает, — сказала Шера. — Он скоро уйдет — так Раду говорит.

Голод и боль клубились в нем, как взбаламученная грязь в затоне.

— Так Раду говорит, — повторила девочка. — Смотри, вот красный камешек, а еще у меня есть синий, ну не совсем, а как будто бы синий. Тебе кушать хочется? Ты умеешь искать гусениц? Раду умеет.

Подошел Горлан, взял Кельдерека за руку и положил ее на плечо Раду.

Через час они снова вышли на берег Тельтеарны и остановились на ночлег. Какое расстояние они прошли за день, Кельдерек представлял смутно. Три лиги от силы, предположил он. Геншед рассчитывает завтра добраться до прохода Линшо. Будет ли там еда и отдохнут ли они? Безусловно, Геншед понимает, что отдых необходим. Туман голода застилал мысли, как пелена дождя застилает равнину перед глазами. Будет ли в Линшо еда? Ждет ли их хоть короткая передышка, когда не надо будет брести и брести вперед, тяжело волоча ноги и поминутно наклоняясь, чтоб освободить цепь? Если в Линшо Геншед не поранит его еще как-нибудь, боль в пальце немного утихнет и он станет чувствовать себя лучше. Хорошо, если все так и будет… но обольщаться надеждами не следует… нужно обдумать… хорошенько обдумать, как лучше поступить…

— О чем задумались? — спросил Раду.

Кельдерек натужно рассмеялся и постучал себя по лбу:

— На моей родине говорят: «Стучать по дереву — только насекомых полошить».

— А откуда вы родом?

Кельдерек немного поколебался.

— С Ортельги. Но теперь это не имеет значения.

После небольшой паузы Раду начал:

— Если вы когда-нибудь туда вернетесь…

— С головою под землей, — перебил Кельдерек.

— Вы понимаете, что значит эта присказка?

Шера, отбежавшая далеко вперед, со всех ног бросилась обратно к ним, схватила Раду за руку и, возбужденно тыча пальчиком, затараторила с такой скоростью, что Кельдерек не разобрал ни слова. Поодаль впереди, между лесом и берегом, висела плотная завеса переплетенных лиан, усеянная яркими трубчатыми цветами. Посмотрев, куда показывает девочка, они увидели, что вся масса растений дрожит, мелко сотрясается, словно одушевленная собственной жизненной энергией, загадочной и необъяснимой. Ни птиц, ни животных видно не было, однако по всей поверхности растительного полога — широкого, как стена хижины, — листья и цветы вздрагивали и трепетали, длинные вьющиеся усики легко и упруго колебались. Испуганная, но зачарованная Шера осторожно выглядывала из-за спины Раду. Еще двое-трое ребятишек, собравшихся около них, с любопытством таращили глаза. Сам Раду явно опасался, не появится ли сейчас из-за завесы какой-нибудь диковинный зверь.

Кельдерек взял девочку на руки.

— Ничего страшного, — успокоил он. — Я тебе покажу, если хочешь. Там богомол охотится — не один, скорее всего.

Раду последовал за Кельдереком по краю берега. Трубчатые цветы источали густой аромат, в сумеречном воздухе между лианами порхали огромные бабочки с синими крыльями размером с мужскую ладонь. Высоко над землей, под широко раскрытым цветком, одна из них отчаянно трепыхалась в цепкой хватке богомола. Среди листвы можно было разглядеть длинное тело насекомого и мощные передние ноги, крепко сжимающие бабочку, очевидно пойманную, когда она опустилась на цветок. Богомол, с видом до жути осмысленным, крутил головой туда-сюда, следя за яростными рывками своей жертвы — столь сильными, что и сам он, и стебель, в который вцеплялись его задние лапки, легко сотрясались в том же ритме, в каком бились синие крылья. Чуть только бабочка ослабевала, богомол подтягивал ее ближе к своим челюстям, и борьба возобновлялась. Пока Кельдерек с Шерой смотрели, вторая бабочка попалась в лапы хищнику, сторожившему под цветком чуть в стороне, но через пару секунд вырвалась, сдернув богомола со стебля. Первая бабочка между тем окончательно обессилела, прекрасные крылья перестали биться, и богомол мигом подтащил к себе добычу и принялся пожирать. Оторванные крылья — сначала одно, потом другое — кружась опустились на землю.

— Эй, быстро сюда, мать вашу! — проорал Горлан, широким шагом направляясь к ним. — Какого черта вы там делаете, а?

— Не беспокойся, — сказал Раду, когда они вернулись к остальным детям, уже столпившимся вокруг Горлана в ожидании своих пригоршен еды. — Далеко мы не ушли бы при всем желании.

Скоро стемнело, и перед сном мальчиков снова соединили по трое-четверо цепью, пропущенной сквозь дырки в ушах. Кельдерек, опять разлученный с Раду, оказался в своей группе крайним: с одной стороны от него лежал Горлан, а с другой — ребенок, на которого днем набросился Живорез. В темноте несчастный опять принялся всхлипывать с подвыванием, но Горлан не обращал на него внимания, решив, видимо, что попытка утихомирить страдальца не доставит ему должного удовольствия. Немного погодя Кельдерек протянул к мальчику руку, но тот отпрянул и через несколько мгновений начал всхлипывать громче. Горлан по-прежнему молчал, и Кельдерек, опасавшийся гнева надсмотрщика и слишком усталый, слишком подавленный, чтобы продолжать свои неловкие попытки утешить ребенка, сомкнул веки, давая чувству жалости и разрозненным обрывкам мыслей раствориться в сонном забытьи и не обращая внимания на москитов, облепивших руки и ноги.

Старуха из Гельта, в испещренных пятнами лунного света лохмотьях, медленно и бесшумно ковыляла к ним по каменистому берегу. При виде ее Кельдерек сначала впал в недоумение, а когда узнал — сообразил, что она порождение сна. Старуха осторожно вытащила цепь у него из уха, и он даже ощущал боль, когда железные звенья одно за другим проходили сквозь воспаленную распухшую мочку. Потом она осталась стоять на коленях над ним, опустив голову и шамкая запавшим ртом.