Ведущий в погибель. - Надежда Попова

— Чтоб не тратить слов, — пояснил он, глядя на обвисшего в оковах стрига. — Так будет всякий раз, когда я услышу неправду… Сегодня пятница, Конрад. Тринадцатое. Символично, верно? Для тебя лично более невезучий день придумать сложно, поверь.

— Это не может не остаться в памяти, — произнес фон Вегерхоф по-прежнему чуть слышно и неспешно. — Последняя ночь перед смертью, последние часы перед тем, как перемениться навсегда… Это запоминается. Это помнят все, сколько бы лет им ни было, а ты был обращен не столь уж давно.

— И это мое личное дело, — через силу вымолвил Конрад, — мое и мастера.

— Твоего мастера больше нет, — пожал плечами Курт. — Зато есть я и без минут полдень за этим окном. Весна в этом году приятная, солнечная… Я жду ответа.

— Для чего это тебе? Чем будет полезно? Что даст?

— Ничего. Но мне отчет писать… Итак?

— Не помню, — повторил тот, напрягшись, когда на ставню легла рука. — Никогда не стремился сохранить эти воспоминания. Ни к чему.

— По какой причине Арвид выбрал обращение? Насколько мне известно, его сородичи обыкновенно пускали пленников на вырезки.

— По той же, по какой не был убит в ту ночь ты. Хотя я предупреждал его, что это кончится плохо… Если б он послушал меня, сейчас я не слушал бы тебя. Сейчас ты слушал бы его.

— Давай-ка проповедовать друг другу прелести жизни на стороне каждого из нас мы не будем — все равно не сойдемся, — поморщился Курт. — Прими как факт: убедить меня в том, что я много потерял — идея гнилая на корню. Итак, почувствовав в тебе большой potential, он создал своего первого птенца… Почему он ушел?

— Он впервые увидел чужаков, — пояснил фон Вегерхоф, когда тот не ответил. — Ведь так? Его поразили эти люди в броне, которую не берут ножи, этот размах… В сравнении со всем, что, думаю, рассказал ему ты о мире за пределами его леса, все, виденное им прежде, показалось неважным и мелким…

— Как, кстати, тебе это удалось? — уточнил Курт, не увидев и не услышав возражений. — Полагаю, в те дни он по-немецки не говорил, что понятно, да и ты на языке дикарей, думаю, был ни в зуб ногой. Как вы общались?

— Ему не надо было знать языка, — все так же вместо птенца продолжил фон Вегерхоф. — Арвид увидел все сам — просто заглянув в мысли и чувства своего пленника. Ведь за каждым произносимым им словом стоял свой образ. Верно?.. А поскольку он был любознательным и неглупым, незнакомое и чуждое не уничтожил сразу, предпочтя вначале узнать.

— К чему задавать мне вопросы… — выговорил тот, прикрыв глаза и с хрипом переведя дыхание. — Вы сами все знаете лучше меня. Даже обо мне. Даже то, чего я не знаю.

— Хохмач, да?.. В чем дело? Так стыдишься самой мысли о том, что твой мастер когда-то молился пню?

— Ты молишься мертвому еврею, — покривил губы Конрад. — Чем лучше.

— Этот мертвый еврей, позволь напомнить, неслабо вмазал тебе в ту ночь, так что на твоем месте я бы не слишком хорохорился.

— Не говори, что ты забыл дни, когда молился Ему сам, — заметил фон Вегерхоф. — Ты не убедишь в этом нас, потому что не убедил даже самого себя. Ты не забыл. Ты не забыл и того, что не желал обращения.

— Наверняка ты тоже помнишь, как верил в пятилетнем возрасте, что луна сделана из сыра. Для чего здесь ты? Как охрана, или миссионерствуешь? Брось, со мной это не пройдет. С твоим мастером мне не по пути.

— Как знать.

— Я знаю, — оборвал тот. — Знаю, что будет — я выйду из этой камеры, чтобы встретить утро. Знаю, что меня ждет. И знаю также, что не намерен тешить вас двоих и толпу овец, выплакивая себе милости.

— Не приходило в голову задуматься над тем, что конец все равно настанет когда-то? Что вечной жизни не бывает? Не думаешь хотя бы сейчас о том, что будет?

— Стошнило бы, если б было чем, — покривился птенец. — Знаешь, о чем я думаю? О том, что было. Я скоро подохну; никуда не денешься. Это верно. Зато я жил. На полную. С размахом. Не дрожал, опасаясь болезни, не вымаливал лишнего года существования, не думал о том, что когда-то ослабею и стану мерзостным сморщенным уродцем. Я жил — в свое удовольствие. Любил, что хотел. Ненавидел, что хотел. Делал то, что хотел я сам. Не слишком ли большой платы ждет твой мастер за свое благоволение — отказ от жизни, которую сам же и дал? Не слишком ли много он хочет?

— Ты ведь сам знаешь, что все куда сложнее, — с укором возразил фон Вегерхоф. — И то, что ты говоришь сейчас, звучит неубедительно. Для тебя самого в первую очередь.

— Я не намерен никого убеждать, — устало опустив голову, выдохнул тот, — и мне плевать, что думаете вы оба.

— А напрасно, — усмехнулся Курт, кивнув в сторону клети на полу. — Ням-ням, Конрад. Рождественский дед не приносит гостинцев грубым и невоспитанным стригам. Не в том ты положении, чтобы корчить из себя хозяина жизни… Но в одном ты прав: не будем погружаться в богословие. Продолжим. Почему Арвид убил тех, кто обратил его?

— Все просто, — с усилием ответил птенец. — Они вырожденцы. Они мерзость.

— Он смог перебить несколько стариков, — перечислил Курт, — всего лишь спустя месяц после обращения постиг умение управлять людьми, и к тому же, будучи обращенным такими тварями, восстал нормальным стригом… Я, как и твой мастер, умею ценить противника. Сейчас — не могу не сказать, что Арвид был силен. Во всех смыслах.

— Уже до обращения он замечал за собою необычные способности, верно? Потому ему все так легко далось? — на фон Вегерхофа Конрад не взглянул, не ответив, но и не возразив, и стриг кивнул. — Верно. Потому он сумел пережить такое обращение.

— Он умел многое, — болезненно улыбнулся птенец, по-прежнему глядя в пол; даже от противоположной стены Курт услышал, как он шумно сглатывает, втягивая воздух, и лишь теперь вспомнил о том, что этой ночью от неосторожного и слишком резкого движения разошелся на ребре шов, вскрыв не зажившую рану. — И он сумел бы еще больше. Встреть ты его чуть позже — он размазал бы тебя по стенке.

— Не стану спорить, — кивнул фон Вегерхоф.

— Я не видел, как ты смог одержать над ним победу. Но уверен, что без этих твоих божественных штучек не обошлось, иначе говоря — победа не была честной.

— Гляди-ка, вспомнил о чести, — хмыкнул Курт. — Надо же. Оказывается, лечебное голодание не миф, и на памяти сказывается благотворно. А кто-то говорит, что лишение воды и пищи — чрезмерная пытка… Ошибаешься, Конрад. Твоего великого мастера Александер забил, как котенка, и совершенно по всем этим вашим правилам. Мертвый еврей, чтоб ты чего не подумал, тогда не вмешивался… Для чего вы явились в Германию? Страна, где буйствует Инквизиция, как мне кажется, не самое лучшее место обитания.

— Напротив, неплохое, — возразил тот насмешливо. — Вы вечно хватаете не тех, кого надо.

— Да в самом деле? — с преувеличенным удивлением уточнил он. — Ты-то здесь. Сдается мне, причиной является что-то другое. От страстей и слабостей человеческих избавиться не так уж легко, а? Заела тоска по родине?

— А еще в обычаях Инквизиции самим отвечать на вопросы, заданные обвиняемым.

— А в обычаях большинства обвиняемых — упираться, не признавая фактов, Конрад. Конрад фон Нейшлиц, — повторил он медленно. — Вас было трое у него, верно? Марк и еще тот, убитый в Ульме… Их полные имена и краткая биография.

— Для чего скрывать? — поторопил птенца фон Вегерхоф, когда тот не ответил. — Сейчас в этом нет никакого смысла.

— Криштоф Эльбе, — отозвался, наконец, Конрад. — Это тот, кого ты убил в городе. Мы нашли его лет десять назад еще в Польше, уже у самой границы. Никакой особенной биографии у него нет — простой обыватель.

— И Марк, — напомнил стриг.

— Марк… — повторил тот. — Просто — Марк. Бродяга. Разгуливал по дорогам, напрашиваясь на всевозможные работы и воруя, что подвернется.

— Но тоже с потенциалом, так?

— Арвид других не принимал.

— Значит, фогтова дочка тоже подает большие надежды? — усмехнулся Курт недоверчиво. — У меня сложилось мнение, что это девица нервная и строптивая, а кроме того, слегка тронутая умом. Или просто твой мастер решил разбавить ваш гадюшник миловидной змейкой?

— Она вздорная, — нехотя ответил Конрад. — Своенравная. Но неглупая и способная. Через месяц-другой, успокоившись и перебесившись, могла бы… Да какая разница, — раздраженно отмахнулся тот одним плечом. — Какое это имеет значение?

— Вот и я спрашиваю — «какое это имеет значение»? Все это — обращение Хелены фон Люфтенхаймер, подчинение ландсфогта, тела убитых, брошенные в городе открыто… Переходим к самому главному: что вы делали здесь? Для чего явились в Ульм? Но прежде, — чуть повысил голос Курт, не дав птенцу ответить, — одно предупреждение, чтобы мне не пришлось снова открывать окно, хотя, признаться, руки чешутся. У тебя наготове два ответа, с вариациями — «ничего особенного, просто город попался по пути» и «не знаю, спроси у Арвида». Но к чему скрывать что бы то ни было теперь? План провалился, организатор убит, все сообщники убиты. Унести все тайны в могилу принципа ради мысль глупая.