Розанов - Александр Николюкин

И вот через шесть лет он делает в «Мимолетном» такую «программную» запись о евреях, может быть, наиболее характерную для его умонастроений того «смутного времени»: «Вот что: все евреи, от Спинозы до Грузенберга, не могут отвергнуть, что когда произносится слово ЕВРЕИ, то все окружающие чувствуют ПОДОЗРЕНИЕ, НЕДОВЕРИЕ, ЖДУТ ХУДОГО, ждут беды себе. Что? Почему? Как? — Неизвестно. Но не поразительно ли это общее беспокойство, и недоверие, и страх…»[691]

Эти два отрывка так же взаимоисключающи, как и статьи Розанова «направо» и «налево» в «Новом времени» и «Русском слове». Свои религиозно-философские построения он пытался прилагать к конкретным историческим фактам, не задумываясь подчас о том общественном резонансе, который это могло иметь.

Осенью 1913 года Розанов пишет несколько статей в газете правых депутатов Думы «Земщина» в связи с судебным процессом М. Бейлиса. Руководители Религиозно-Философского общества, и прежде всего Мережковский и А. В. Карташев, поднимают вопрос об изгнании Розанова из своей среды за эти статьи против Бейлиса.

19 января 1914 года Религиозно-Философское общество было собрано для исключения Розанова. Председательствовал Е. В. Аничков, известный критик и историк литературы, только что закончивший издание Полного собрания сочинений Добролюбова и выпустивший в том же году свой главный труд «Язычество и Древняя Русь».

Разгорелась острая дискуссия, раздавалось много голосов в защиту Розанова. Особенно защищали его священники. Председательствующий даже растерялся, и заседание было отложено.

М. М. Пришвин, присутствовавший на этом первом заседании, записал в Дневнике не без чувства юмора: «Когда-то Розанов меня исключил из гимназии, а теперь я должен его исключать. Не хватило кворума для обсуждения вопроса, но бойцы рвались в бой».

Действительно, судьбы этих двух писателей оказались тесно связанными. Пришвин учился в елецкой гимназии у Розанова, по настоянию которого он был исключен.

В письмах Н. Н. Страхову 21 марта 1889 г. Розанов рассказал историю этого исключения: «3-го дня и со мной случился казус: поставил я ученику 4-го класса, не умевшему показать на карте о. Цейлон, двойку. Он пошел на место, сел, а потом встал и говорит: „Если меня из-за географии оставят на 2-й год, я все равно не останусь в гимназии и тогда с Вами расквитаюсь“ и еще что-то, я от волнения не расслушал: „Тогда меня в гимназии не будет — и Вас не будет“; поговорил и сел. Через несколько минут встает: „Я это сказал в раздражении, когда я раздражаюсь — никогда не могу себя сдерживать, и прошу у Вас извинения“. Я попросил его сесть на место: „Я сяду, но вот запомните, что я уже перед всем классом извинился“. Он был раньше уже записан, и я как дежурный классный наставник сидел с арестованным: „Что побудило Вас к поступку такой важности и каковы вообще Ваши представления о людях, с коими Вы вступаете в отношения“, — спросил я его; он мне разъяснил, что вообще никого не считает выше себя, а пригрозил мне потому, что хочет выделиться из среды класса, показать, на что он способен; но вообще расспросы мои нашел длинными и сказал, что через 2 часа к нему придет репетитор и ему нужно приготовить к его приходу греческий перевод; я сказал: „Садитесь“, но заметил, что, вероятно, ему уже никакие переводы более не нужны будут. У этого ученика более 1 500 000 капитала и он любимец матери, коя ненавидит старшего брата (ученик VII класса, тихий малый) и хлопочет у адвокатов, не может ли она все имущество передать по смерти 2 сыновьям, обойдя старшего (говорят, она — удивительная по уму помещица, но к старшему сыну питает органическое отвращение); я все это знал и видел, где корень того, что в IV классе он уже никого не считает выше себя. Сегодня на 2-м уроке написал директору докладную записку о случившемся, в большую перемену собрался совет, и все учителя единогласно постановили уволить. Завтра ему объявят об этом, а я сегодня после уроков купил трость, в виду вероятной необходимости защищаться от юного барича» (фонд Н. Н. Страхова в Государственной публичной библиотеке Академии наук в Киеве, ед. хр. 17 949).

Новая встреча Розанова и Пришвина состоялась 28 ноября 1909 года, и Пришвин записал в Дневнике: «Встретились два господина, одному 54 года, другому 36, два писателя, один в славе, сходящий, другой робко начинающий.

20 лет тому назад один сидел на кафедре учителя географии, другой стоял возле доски и не хотел отвечать урока… — У меня с одним Пришвиным была история. — Это я самый… — Как?!»[692]

И вот теперь Мережковский, который «влюблен в Розанова» (сам Розанов писал в «Опавших листьях»), хочет исключить его из общества. «Возмущение всеобщее, — вспоминает Пришвин, — никто ничего не понимает, как такая дерзкая мысль могла прийти в голову исключить основателя Религиозно-Философского общества, выгнать Розанова из единственного уголка русской общественной жизни, в котором видно действительно человеческое лицо его, ударить, так сказать, прямо по лицу. И мало ли еще чем возмущались: говорили, что это вообще не по-русски как-то — исключать и многое другое. Какая-то девственная целина русской общественности была затронута этим постановлением совета, и люди самых различных партий, толков и между ними настоящие непримиримые враги Розанова — все были возмущены. Словом, произошло полное расстройство общественных основ этого маленького петербургского муравейника».

Для самого Пришвина зрелище было непереносимое. Пять лет спустя, после смерти Розанова, он записал: «В судьбе моей как человека и как литератора большую роль сыграл учитель елецкой гимназии и гениальный писатель В. В. Розанов. Ныне он скончался в Троице-Сергиевой лавре, и творения его, как и вся последующая литература, погребены под камнями революции и будут лежать, пока не пробьет час освобождения».

Через неделю, 26 января 1914 года, заседание Религиозно-Философского собрания возобновилось. Силы против Розанова (который на заседания не ходил) сплотились, народу привалило видимо-невидимо. На этот раз председательствовал профессор-экономист М. И. Туган-Барановский. А. В. Карташев начал с напоминания, что еще 14 ноября 1913 года Совет Общества постановил, что последние выступления Розанова в печати «несовместимы с общественной порядочностью» и делают «невозможной совместную работу с ним в одном и том же общественном деле». После этого Совет обратился к Розанову с предложением самому «выбыть из числа членов», дабы не оглашать настоящее постановление в общем собрании Общества.

В ответ на это Розанов прислал частное письмо, начинающееся так: «Я предпочел бы, чтобы меня исключили из Общества формально и по такому-то параграфу, так как это представляет свой интерес»[693]. Тогда Карташев обратился к Розанову со вторым письмом с просьбой официального ответа, на что ответа не последовало, и 11 декабря Совет Религиозно-Философского общества постановил предложить общему собранию исключить Розанова из числа членов.