Романы. Повести. Рассказы. В двух томах. Том 2 - Жюль Верн

— Что ж! Если вам это улыбается… — произнес Зефирен Ксирдаль.

То ли сознание ответственности перед господином Лекером, то ли научная заинтересованность, снова целиком охватившая его, — но некое благотворное влияние удержало Ксирдаля от дальнейших безумств. Начатые опыты проводились серьезно и методически, и таинственная машина возобновляла свое жужжание вплоть до 5 июля раз по четырнадцать в сутки.

Время от времени Зефирен Ксирдаль проводил астрономические наблюдения за метеором. Это давало ему возможность убедиться, что все протекает без заминок и в полном соответствии с его предположениями.

Утром 5 июля он в последний раз направил свой объектив к небу.

— Все в порядке, — произнес он, отходя от прибора. — Теперь можно предоставить его самому себе.

И Ксирдаль тут же принялся за упаковку своих вещей.

Прежде всего — машина, к ней несколько запасных лампочек, затем — подзорная труба. Ксирдаль с поразительной ловкостью обернул все это тряпками и уложил в футляры, обитые изнутри мягкой тканью, которая должна была защитить эти хрупкие вещи от всяких случайностей в пути. Затем наступила очередь его личных вещей.

Но с первого же шага он натолкнулся на серьезное препятствие. Во что уложить вещи, которые он намеревался взять с собой? В дорожный сундук? У Зефирена Ксирдаля отроду не было такового. Значит — в чемодан?

После долгих размышлений он вспомнил, что где-то у него в самом деле есть чемодан. И лучшим доказательством его реального существования могло служить то, что после напряженных поисков этот чемодан действительно нашелся в темном чулане. Здесь были нагромождены всевозможные обломки предметов домашнего обихода, столь различные по своему происхождению, что вряд ли в них разобрался бы даже самый опытный антиквар.

Чемодан, который Ксирдаль в конце концов вытащил на свет божий, некогда был оклеен холстом. Лохмотья, прилипшие к картонному каркасу чемодана, можно было разглядеть и сейчас. Что касается ремней, то их существование в прошлом представляло некоторую вероятность, но утверждать это было трудно, так как от них не осталось ни малейшего следа.

Зефирен Ксирдаль, раскрыв чемодан, вытащенный им на середину комнаты, задумался, уставившись на его пустые отделения. Что же сюда уложить?

«Только самое необходимое! — твердил он самому себе. — Нужно, следовательно, действовать методично и произвести тщательный отбор».

Следуя такому принципу, он прежде всего положил на дно чемодана три башмака. Позже ему пришлось горько пожалеть о том, что из трех башмаков один, по несчастной случайности, оказался ботинком на пуговицах, другой — полуботинком на шнуровке, а третий — просто мягкой туфлей. Но в данную минуту это не представляло особых неудобств, и целый угол чемодана был заполнен. А это уже хорошо.

Уложив обувь, Зефирен Ксирдаль почувствовал усталость и отер лоб. Затем он снова предался своим мыслям.

В результате глубоких размышлений он смутно осознал свою неполноценность в искусстве укладывать дорожные вещи. Потеряв, наконец, надежду добиться успеха, Ксирдаль, применяя общепринятый метод, решил действовать по вдохновению.

Он шарил в ящиках и в груде всякого платья, извлекая оттуда предметы своего гардероба. Через несколько минут куча самых разнообразных вещей переполнила одно отделение чемодана. Возможно, что другое отделение осталось пустым, о чем Зефирен Ксирдаль даже и не догадывался. Поэтому оказалось необходимым решительным ударом каблука примять груз, наполнивший первое отделение, каковым действием и была достигнута известная согласованность между содержимым и содержащим.

В заключение чемодан был охвачен крепкой веревкой, связанной целой серией таких замысловатых узлов, что сам изобретатель узлов впоследствии оказался неспособным их распутать. Покончив с этой последней операцией, ученый муж с горделивым удовлетворением поглядел на плод своих трудов.

Оставалось только отправиться на вокзал. Зефирен Ксирдаль был, как уже известно, неутомимым ходоком. Все же нечего было и думать доставить на вокзал при пешем способе передвижения машину, телескоп и чемодан. Вот так задача!

Нужно предположить, что Ксирдаль в конце концов открыл бы, что в Париже существуют фиакры. Но судьба избавила его от такого тяжкого умственного напряжения: на пороге неожиданно появился господин Лекер.

— Ну как, Зефирен? — спросил он. — Ты готов?

— Я ждал вас, сами видите! — с полной искренностью ответил Ксирдаль, который на самом-то деле совершенно забыл о том, что крестный собирался поехать с ним.

— Тогда — идем! — сказал господин Лекер. — Сколько у тебя мест?

— Три: машина, телескоп и чемодан.

— Одно дай мне, а остальное снеси вниз сам. Моя карета ждет у подъезда.

— Какая удачная мысль! — с восхищением заметил Зефирен Ксирдаль, запирая за собою дверь квартиры.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ,

С тех пор как мистер Форсайт и доктор Гьюдельсон допустили ошибку, за которую так резко отчитал их И.Б.К.Лоуэнталь (а за этой первой неудачей последовал унизительный провал на Международной конференции), жизнь потеряла для них свою радужную окраску. Забытые, отодвинутые в ряды «прочих» граждан, они не могли переварить равнодушие публики после того, как познали упоительную прелесть славы.

В разговорах с последними, не изменившими им поклонниками они в резких выражениях клеймили ослепление толпы и, не скупясь на аргументы, защищались от нападок. Если даже и считать, что они ошиблись, следует ли ставить им в вину их ошибку? А разве их строгий критик, ученый И.Б.К.Лоуэнталь, не ошибся так же, как и они? Разве не пришлось ему во всеуслышание признаться в своем неведении? Не вытекало ли из этого, что их болид — какой-то исключительный, необыкновенный? Не была ли при таких условиях ошибка возможной и простительной?

— Разумеется! — подтверждали оставшиеся приверженцы.

Что же касается Международной конференции, то можно ли было представить себе нечто более возмутительное, чем ее постановление? Конференция стремится оградить порядок финансовых взаимоотношений в мире, — пусть так. Но как смела она отрицать права того, кто открыл метеор? Не могло разве случиться, что о болиде никому не было бы известно и, если ему суждено было упасть в конце концов на Землю; то не будь этого «первооткрывателя», никто не предсказал бы его падения и не привлек бы к нему внимания всего мира.

— И это я открыл его! — решительно утверждал мистер Форсайт.