Жизнь с гением. Жена и дочери Льва Толстого - Надежда Геннадьевна Михновец

в Алуште, и купить имение в…[479] где бы ни было, и энергически хозяйничать, и в земстве служить, можно служить и в банке, и в инспекторах, и в суде. Требовательным можно быть после того, как начал деятельность, и тогда отыскивать наиболее согласн[ую] с требованиями совести, а не тогда, когда никакой не начал и когда требования совести нарушены более всего праздностью. Вот, Коля, главное, что я хотел сказать и что я слышу от всех, и не могу, к сожалению, не согласиться. Непременно работа, и энергич[ная] работа, и чем скорее, тем лучше. Покровское же, раз начато, пусть будет временным pied à terre[480].

Если ошибаюсь – простите. Целую вас»[481].

Общение с дочерью было чрезвычайно дорого для Толстого. 27–28 ноября он ответил ей:

«Получил твое письмо, голубушка Маша, и остался им вполне удовлетворен. Все ты пишешь умно и хорошо. Помогай вам Бог. Только не забывайте, пожалуйста, не забывайте, милые дети, что всё, всё на свете пустяки и не стоит комариного крылышка в сравнении с разницей между доброй и недоброй жизнью. А жизнь добрая бывает только тогда, когда не спускаешь глаз с Бога – или если спускаешь, то сейчас же опять смотришь на него – и перед Богом внимателен к своим самым малым поступкам. Как мне ни больно, почти физически, что ты здоровьем не поправляешься, все это мне ничто в сравнении с мыслью, что ты можешь сойти с того пути – жизни не для себя, а для Бога, – на котором ты стояла.

Ищите Ц[арства] Б[ожия] и правды его, а остальное все – и здоровье, то, какое нужно, и веселье, и семья – все придет. Знаю, что теперь при твоей слабости тебе больше нечего делать, как с терпением и кротостью переносить свое положение, так смотри же делай это в совершенстве, и будет радостно. 〈…〉

Насчет здоровья твоего, я бы советовал тебе быть на дворе как можно дольше, закутавшись в шубы сидеть, лежать, ездить, если можешь. А в духовном отношении быть хорошей и потому довольной. All is right what[482] и т. д. на известный тебе мотив.

А радостной и довольной ты должна быть. Муж у тебя не только для тебя, но вообще хороший. Если он немножко копке[483], то это пройдет, да может быть, он и вовсе не копке. И все тебя любят, и такие у тебя, кроме мужа, два друга, хотя совсем разного сорта: Таня и я. Ну прощайте, целую вас. Смотри не ворчи ни на Колю, ни на Мар[ью] Серг[еевну][484]. Л. Т.»[485]

В мае 1898 года Толстой пишет дочери: «…На вашу нерешительность не тяготитесь. Старайтесь только до мелочей жить серьезнее и помнить, что лучше ничего не делать, чем делать ничего. А лучше, чем ничего не делать, это делать себя лучше, точить себя. Целую вас. Л. Т.»[486].

Отец боялся за дочь, что она сойдет с пути, по которому шла до замужества, и в письме от 20–21 июля 1898 года он напомнил ей о страдавшем от гангрены телятинском мужике Сергее, которому она помогла в 1891 году: «…Боюсь, что болезнь твоя, кумыс, заботы о себе не испортили тебя, не лишили бы тебя той одной истинной жизни, к[оторая] состоит в том, чтобы перевязывать Сергею вонючую рану, к[оторую] ты знаешь. Л. Т.»[487].

Мария между тем оставалась и верной стремлению служить людям, и постоянно работающим над собой человеком. Весной 1901 года отец ответил на полученное от нее письмо: «Прекрасно, чудесно, что ты так недовольна собой. Не утешайся и не переставай быть недовольна и за себя, и за Колю. Так и надо, так и надо. Недавно записал себе в дневник, что, перебирая свою длинную жизнь, как острова выдаются те места, где вся жизнь была направлена на служение другим. Началось это с моего первого школьного учительства, и потом было несколько раз и хорошие острова и полуострова. В твоей короткой жизни уже были эти острова, и потому ты всегда к ним будешь примеривать свою жизнь. То, что ты противуполагаешь семью, желание иметь детей жизни служения, это несправедливо. Надо соединить, подчинившись, стараясь подчинить, сколько можно, семью служению»[488]. Отец очень надеялся, что дочь Маша сможет в будущем сделать то, что ему самому не удалось: подчинить свою «семью служению». И тогда уже не будет столь труден ее жизненный путь от острова к острову.

В общении с братом Львом Мария твердо стояла на стороне отца. Дело в том, что Лев-младший сначала более других сыновей духовно сблизился с отцом, но потом тяжело заболел, а выздоровев, сделал резкий разворот – стал его идейным противником и начал публично выступать против Л. Н. Толстого. С годами Лев Львович пришел к заключению, что он победил свой тяжелый недуг «только благодаря тому, что навсегда похоронил и осудил толстовское учение, взятое в его целом», и принял «рациональный и организованный Запад»[489].

Мария была против недружелюбных выпадов брата в адрес отца, но старалась при этом сохранить в толстовской семье дружеские отношения. Так, 2 февраля 1902 года она пишет ему из Гаспры[490], где находилась рядом со смертельно больным Толстым. Лев-младший был у них накануне, и, судя по всему, между братом и сестрой состоялся важный разговор, итогом которого было раскаяние Льва. В своем письме Мария пытается поддержать только что уехавшего брата в его нынешнем душевном состоянии: «…Недавно, перед твоим приездом, прочтя (против своего решения) начало твоего романа, хотела тебе писать и мысленно написала о том, как жалко, что в своих писаниях ты затрагиваешь с какой бы точки зрения то ни было „Толстого“. Что это не только бестактно, но прямо дурно. И ведь теперь, после того, что писал тебе папа, и вследствие того, что тебя это тронуло, и огорчило, и взволновало, и вследствие того, что ты сказал, что чувствуешь, что этого не должно делать и что ты больше и не будешь так писать, – ты мне стал настолько ближе, понятнее и дороже, что захотелось тебе это высказать, милый друг Лева. Если пишу нескладно и, может быть, затрагиваю то, что тебе очень близко и больно, – ты извини, чувствую же я к тебе очень хорошее чувство и очень, очень этому рада»[491].

Духовная связь между отцом и дочерью не ослабевала. 16 сентября 1905 года Толстой пишет Марии: «Думаю же о тебе с любовью и