Записки охотника Восточной Сибири - Александр Черкасов

В козистых местах хорошие промышленники убивают иногда в день коз до десяти. Конечно, такая добыча редко бывает, но коз по 5 и по 6 и ныне убивают в один день без особого затруднения. Промышленники, чтобы не терять времени, обыкновенно оставляют добычу на месте убоя, тем более если они ходят, а не ездят верхом, прячут их под валежины или вешают на деревья, а после, в свободное уже от охоты время, едут на лошадях и доставляют убоину к табору.

Почти все здешние промышленники, убив козулю, любят есть сырые почки, пока они еще дышат жизненной теплотой, а некоторые едят даже сырую печенку и селезенку. Сырые козьи почки я едал, они довольно вкусны и сочны, но другие внутренности не пробовал. Туземцы же, застрелив козулю весною или летом, тотчас бегут к добыче и прежде всего высасывают из сосцов молоко. Они говорят, что оно жирно, сладко и вкусно.

Летом в 1858 году ходил я рано утром в окрестностях Лунжанкинского золотого промысла (в Нерчинском горном округе) по небольшой, густо заросшей падушке и высматривал козуль, которые начинали уже гнаться. Утро было ясное, жаркое, мне удалось увидеть одного гурана, который гнал матку и юркнул в кусты саженях в 70 выше меня. Я поторопился и побежал к тому месту, как вдруг, не пробежав и 15 сажен, услышал шорох в кустах, и мне показалось, что там кто-то шевелится. Я остановился, быстро приготовившись к выстрелу, и стал прислушиваться и вглядываться в то место, где мне что-то помаячило, по выражению зверовщиков. Долго стоял я в таком положении, не мог узнать причины шороха и хотел уже идти далее, как вдруг шорох послышался снова, и я увидел в кусту над самой землей что-то зашевелившееся. Я приложился и хотел уже выстрелить, но остановился, чтобы хорошенько высмотреть зверя и вернее посадить пулю. Призрак опять пошевелился, я снова приложился и опять не выстрелил по той же причине. Наконец я увидел что-то белое у шевелящегося предмета, который был от меня не далее 20 сажен. Меня это поразило, я тотчас опомнился и стал придумывать, какой бы это был зверь, но, быстро передумав, сообразил, что летом ни у одного зверя нет ни одной части белого цвета. Я невольно содрогнулся, опустил винтовку и громко спросил: «Кто тут?» Молчание. Я опять: «Кто тут?» Молчание. Всматриваясь пристальнее, я успел разглядеть около белизны старый сапог. «Что за штука, — думаю, — неужели это кто-нибудь подстерегает меня?» Кровь прилила мне в голову, и так сильно, что у меня тотчас же заболела голова, дрожь пробежала по всему телу, сердце хотело выпрыгнуть. Но я скоро опомнился, снова приложился и закричал: «Кто тут, говори, а то убью сразу!» Опять молчание. Я повторил тот же крик и прибавил, что спрашиваю в последний раз. Тогда куст распахнулся, и из травы выскочил человек богатырского склада; он тотчас же упал на колени, снял шапку и сказал дрожащим голосом: «Батюшка, ваше благородие, пощади, голубчик!» Я узнал его. Это был ссыльнокаторжный И. Г-в, который накануне бежал с промысла, но заблудился, ночевал в лесу, а утром, увидев меня, спрятался в куст. Не будь у него на ногах белых казенных холщовых порток, я бы убил его, как козленка. Выслушав это, он только покачал головой, вздохнул, у него навернулись слезы, и он смело сказал: «Ну что же, ваше благородие, туда бы и дорога. Двум смертям не бывать, а одной не миновать, значит, не судьба моя! Так, верно, богу угодно! Еще не надоел я ему, грешник»… Спросив его, не хочет ли он воротиться в промысел, и получив отказ, я дал ему рубль серебром и сказал: «Мы с тобой не встречались». «Слушаю, ваше благородие», — был ответ, и он, как козуля, побежал по кустам. Я воротился и целый день не мог есть; долго тряслись у меня руки и ноги, и до сих пор я не могу забыть этот случай, этого несчастного, его смелую физиономию, его навернувшиеся слезы…

4. КАБАРГА

Кабарга во многом сходна с козулей, как по наружному виду, так и по образу жизни; в ней, как и в козуле, заметны та же легкость, быстрота и свобода в движениях, та же красота и грация, приятно и впечатлительно действующие на глаза не одного охотника, но и человека, не имеющего никакого сочувствия к охоте, только непременно любителя изящного и природы.

Кабарга несравненно меньше козули, она не превышает среднюю дворовую собаку и несколько тоньше козули корпусом. Ножки ее чрезвычайно тонки, мускулисты и красивы, с острыми раздвоенными копытцами. Шпорцы, находящиеся сзади копыт, довольно длинные, островатые. Головку имеет маленькую и статную, с большими черными и выразительными глазами. Уши ее довольно большие, волосистые, островатые; шея тонкая, подвижная. Хвост короткий, только зачаток. Кабарги имеют длинную, довольно упругую шерсть, темно-бурого цвета. От хребта по бокам, почти до брюшка, заметны серо-желтоватые полоски, спускающиеся параллельно между собою. Толстая шкура кабарги чрезвычайно легка, но не прочна в носке — она скоро вылезает. Каждый волосок кабарги не прям и не завит, как у барана, но как-то удивительно смят или сложен природой, наподобие узкой полоски бумажки, сложенной детьми в виде лестницы; право не знаю, как выразиться понятнее, скажу хоть — фестончатый или похожий на гофре. Шкурка кабарги не составляет пушнины (т. е. меха) по непрочности шерсти; вот почему здесь волос с нее сбривают и продают (редко) отдельно, подобно тому, как в России конский волос, на набивку тюфяков и подушек. В этом отношении шерсть кабарги лучше конского волоса, потому что никогда не сбивается и притом несравненно легче; недостаток один — она от времени сечется. Из бритых же кабарожьих шкурок приготовляют превосходную тонкую, но крепкую замшу, которая здесь, в свою очередь, идет на тюфяки (редко) и наволочки к подушкам, заменяя сафьян и козел: также из них шьют мужские перчатки и рукавички, даже штаны, которые в таком употреблении здесь в простом народе.

Зимою на кабарге шерсть несколько красноватее, чем летом; зад, или зеркало, серо-желтоватого цвета. Кабарги рогов не имеют, даже самцы безроги. Кабарожью самку здесь называют маткой, а самца — посик; последний имеет в верхней челюсти два чрезвычайно острые, загнутые и торчащие книзу клыка, наподобие кабаньих. Клыки эти бывают длиною у старых самцов до 2-х вершков, совершенно белого, как слоновая кость, цвета; они постоянны и из челюстей не выпадают; выходят же они только на третьем году, а на четвертом начинают заворачиваться к шее.

Кроме того, самец имеет на брюхе, около детородного члена, как бы кошелек с отверстием на середине, сквозь которое выходит детородный член. Самый кошелек, или мешочек, состоит как бы из железок, а в середине имеет особые части, похожие на бобовые семена. Объяснить научно цель назначения этого устройства я не берусь. Кошелек этот вырезается промышленниками отдельно и продается довольно дорого — от 1 и до 2 руб. сер. В торговом мире он известен под именем каборожьей струи. Куда употребляется эта струя (содержащая в себе мускус), тоже положительно не знаю, а должно полагать, в лекарство. Ценность кабарожьей струи заставила здешних промышленников обратить на кабаргу особенное внимание, и они ловят и бьют их в большом количестве, особенно зимою. Зверовщики зачастую называют самца просто струей. Понятно, что самка, не имея струи, не ценится и в четвертую часть против самца. Кабарожьи клыки употребляются здешними туземцами как шилья и как гладильное орудие при мелочных поделках.