Пушкин в жизни - Викентий Вересаев

18

Истинность рассказа П. В. Нащокина (в записи Бартенева) до сих пор не доказана. Пушкинист Л. П. Гроссман видел в этом эпизоде лишь «устную новеллу». Н. А. Раевский полагает, что Пушкин никогда бы не позволил себе подобной «устной новеллы» с конкретной, названной им героиней. 

Через двадцать лет после выхода последнего издания книги Вересаева в Италии был опубликован дневник Д. Ф. Фикельмон. В нем отсутствуют какие-либо признания личного характера, связанные с ее знакомством с Пушкиным. Н. Каухчишвили считает, что это, по-видимому, опровергает «жаркую историю». В то же время в дневнике содержатся интересные сведения о Пушкине, выразительные характеристики лиц его ближайшего окружения: «Пушкин, писатель, ведет беседу очаровательным образом – без притязаний, с увлечением и огнем, невозможно быть более некрасивым – это смесь наружности обезьяны и тигра; он происходит от африканских предков и сохранил еще некоторую черноту в глазах и что-то такое во взгляде… Он приезжал сюда на некоторое время, чтобы устроить дела; а теперь возвращается, чтобы жениться. Никогда еще он не был таким любезным, таким полным оживления и веселости в разговоре невозможно быть менее притязательным и более умным в манере выражаться… Пушкин приехал из Москвы и привез свою жену, но не хочет еще ее показывать в свете. Я видела ее у маменьки – это очень молодая и очень красивая особа, тонкая, стройная, высокая, – лицо Мадонны, чрезвычайно бледное, с кротким, застенчивым и меланхолическим выражением, – глаза зеленовато-карие, светлые и прозрачные, – взгляд не то, чтобы косящий, но неопределенный, – тонкие черты, красивые черные волосы. Он очень в нее влюблен, рядом с ней его уродливость еще более поразительна, но когда он говорит, забываешь о том, чего ему не достает, чтобы быть красивым, – он так хорошо говорит, его разговор так интересен, сверкающий умом без всякого педантства».

О Геккерне: «…лицо хитрое, фальшивое, малосимпатичное, здесь считают его шпионом г-на Нессельроде – такое предположение лучше всего определяет эту личность и ее характер…» (Временник – 1962, с. 32–37).

19

Подобные «набеги» Пушкин делал и на книжные собрания других своих родичей и знакомых. Поэт был увлеченным библиофилом. В сохранившейся части его библиотеки свыше 1,5 тысячи названий. Тут немало уникальных изданий (например, тома знаменитой французской «Энциклопедии», издания XVII и начала XVIII веков, прижизненные издания Вольтера, Дефо и другие). Значительное место занимают книги с автографами знаменитостей пушкинской поры: В. Жуковского, Д. Давыдова, А. Мицкевича… Поражает обилие интересов Пушкина-читателя: в его собрании книги по истории, теории вероятностей, восточной литературе, эстетике, военному делу, этнографии, политике… не говоря уж о художественной литературе на русском, французском, итальянском, немецком, испанском, португальском, польском, латинском языках. Многие книги настолько редки, что других таких не находится ни в одной библиотеке страны.

Однако главная ценность пушкинского собрания для нас не в этом. Книги помогают нам стать ближе к Пушкину, дают возможность следить за его мыслью, глубже понять сложный мир его творений. На многих томах сохранились «отметки резкие ногтей», карандашные пометы на полях, подчеркивания, закладки, на которых иногда сделаны выписки, и проч.

После смерти поэта его библиотека долгое время оставалась без всякого присмотра, и нельзя не пожалеть, что значительная часть пушкинских книг для нас безвозвратно погибла.

Подробнее о Пушкине-книголюбе см.: Вацуро В. Э. А. С. Пушкин и книга. М.: Книга, 1982.

20

Наталье Николаевне пришлось столкнуться с денежными затруднениями уже вскоре после свадьбы. Для того чтобы получить деньги на приданое, Пушкин заложил свое Кистенево. 17 тысяч, оставшиеся от закладной после всех свадебных расходов, быстро растаяли, деньги, которые Гончаровы должны были Пушкину (12 000 приданого), так никогда и не были ему возвращены. Доходы с Кистенева (около 3,5 тысячи в год) и пушкинского жалованья – 5000 в год – не хватало на жизнь в столице. Положение с деньгами всегда было шатким и неопределенным и беспокоило Пушкина. Из письма Н. Н. Пушкиной (брату), вошедшего вместе с остальным эпистолярным наследием семьи Гончаровых в научный оборот в 1970-х гг., мы получаем ответ на вопросы, которые тревожили Пушкина:

«27 сентября 1833 г. Петербург.

Я только что получила твое письмо, дорогой Дмитрий, и благодарю тебя миллион раз за 500 рублей, которые ты мне позволяешь занять. Я их уже нашла, но с обязательством уплатить в ноябре месяце. Как ты мне уже обещал, ради бога, постарайся быть точным, так как я в первый раз занимаю деньги, и еще у человека, которого мало знаю, и была бы в очень большом затруднении, если бы не сдержала слова. Эти деньги мне как с неба свалились, не знаю как выразить тебе за них мою признательность, еще немного и я осталась бы без копейки, а оказаться в таком положении с маленькими детьми на руках было бы ужасно. Денег, которые муж мне оставил, было бы более чем достаточно до его возвращения, если бы я не была вынуждена уплатить 1600 рублей за квартиру; он и не подозревает, что я испытываю недостаток в деньгах, и у меня нет возможности известить его, так как только в будущем месяце он будет иметь твердое местопребывание. Пишу тебе сейчас только об этом, я должна идти одеваться, чтобы обедать в гостях.

Нежно тебя целую, Сережа также. Он пробудет у меня до 8 октября, а потом уедет в Новгород. Смотри на обороте.

Вот мой адрес: у Цепнаго моста, против Пантелеймана в доме Оливье» (Вокруг Пушкина, с. 160–161).

21

В дневнике Александры Федоровны, найденном и опубликованном в 1960-х гг., содержится исключительно хроника светских событий. О Пушкине есть лишь косвенное упоминание: «Чтение повести «Пиковая дама» Виельгорским, до 12. Приятный вечер». Зато часто упоминается Дантес. Офицер Кавалергардского полка, шефом которого была императрица, Дантес входил в ее постоянное окружение: «28 февраля… в 1/2 10 поехали к Фикельмонам, там у Долли переоделась в белое с лилиями, очень красиво… мои лилии цвели недолго, Дантес долго смотрел. Был красивый бал, тоска, но все же… Французская кадриль, мазурка с Василием Алексеевичем Перовским, который был безумно печален, уютно говорили о Шиллере. 1/2 5 уехали. 1 марта… К обеду Орлов и Раух. Захотелось в маскарад. Сперва в французский театр. Клотильда; ужинали; из ложи смотрели бал масок. Около часу уехали, но опять вернулись с Софьей и Катрин Тизен. Немного интриговали, Дантес. Мило, но не так красиво, как в прошлом году. 4 марта… Дантес глассен» (леденяще холоден. – В. С). (Пушкин в письмах и дневниках императрицы. Публ. Э. Герштейн. – Новый мир, 1962, № 2, с. 212–215).

22

Сравни письмо Е. Н. Гончаровой к брату Д. Н. Гончарову:

«8 декабря 1834 г. (Петербург).

Разрешите мне, сударь и любезный брат, поздравить вас с новой фрейлиной, мадемуазель Катрин де Гончаров; ваша очаровательная сестра получила шифр 6-го после обедни, которую она слушала на хорах придворной церкви, куда ходила, чтобы иметь возможность полюбоваться прекрасной мадам Пушкиной, которая в своем придворном платье была великолепна, ослепительной красоты. Невозможно встретить кого-либо прекраснее, чем эта любезная дама, которая, я полагаю, и вам не совсем чужая. Итак, 6-го вечером, как раз во время бала, я была представлена их величествам в кабинете императрицы.

Они были со мной как нельзя более доброжелательны, а я так оробела, что нашла церемонию представления довольно длинной из-за множества вопросов, которыми меня засыпали с самой большой благожелательностью. Несколько минут спустя после того, как вошла императрица, пришел император. Он взял меня за руку и наговорил мне много самых лестных слов и в конце концов сказал, что каждый раз, когда я буду в каком-нибудь затруднении в свете, мне стоит только поднять глаза, чтобы увидеть дружеское лицо, которое мне прежде всего улыбнется, и увидит меня всегда с удовольствием. Я полагаю, что это любезно, поэтому я была, право, очень смущена благосклонностью их величеств. Как только император и императрица вышли из кабинета, статс-дама велела мне следовать за ней, чтобы присоединиться к другим фрейлинам, и вот в свите их величеств я появилась на балу. Бал был в высшей степени блистательным, и я вернулась очень усталая, а прекрасная Натали была совершенно измучена, хотя и танцевала всего два французских танца. Но надо тебе сказать, что она очень послушна и очень благоразумна, потому что танцы ей запрещены. Она танцевала полонез с императором; он, как всегда, был очень любезен с ней, хотя и немножко вымыл ей голову из-за мужа, который сказался больным, чтобы не надевать мундира. Император ей сказал, что он прекрасно понимает, в чем состоит его болезнь, и так как он в восхищении от того, что она с ними, тем более стыдно Пушкину не хотеть быть их гостем; впрочем, красота мадам послужила громоотводом и пронесла грозу» (Вокруг Пушкина, с. 263–264).