Семья Тибо.Том 1 - Роже Мартен дю Гар

По всему чувствовалось, что эта улица, по названию Эскалье-дю-Марше, была очень старинная, проще, обрубок улочки, карабкающейся уступами вверх, причем дома стояли здесь только с одной, левой стороны. Перед домами шла сама «улица», шла вверх каменными уступами; напротив домов стояла стена, к стене была пристроена старая деревянная лестница под чисто средневековым навесом, выкрашенным в винно-красный цвет. Эти защищенные от посторонних взглядов ступени могли послужить прекрасным наблюдательным пунктом. Антуан поднялся наверх. Оказалось, что некоторые дома на этой улочке больше похожи на обыкновенные хибарки, стоящие вкривь и вкось; очевидно, уже с XVI века в нижних этажах обосновались лавчонки. В дом за номером десять попадали через низкую дверь, придавленную сверху резным карнизом. На створке открытой двери виднелась вывеска, отсюда почти неразличимая. Однако Антуан сумел разобрать: «Пансион И. Г. Каммерцинна». Значит, то самое.

Три года томиться, ничего не зная о брате, чувствовать, что между ними залегла целая вселенная, и вдруг очутиться всего в десятке метров от Жака, в нескольких минутах от того мгновения, когда он увидит его… Но Антуан легко справлялся со своим волнением: профессия приучила; чем туже он сжимал в кулак свою энергию, тем становился невосприимчивее и проницательнее. «Половина девятого, — подумал он. — Жак должен быть дома. Возможно, еще в постели. Классический час для арестов. Если он дома, сошлюсь, что мне назначено прийти, не велю о себе докладывать, просто отыщу его комнату и войду». Прикрываясь зонтом, он твердым шагом пересек мостовую и поднялся по двум ступенькам каменного крыльца.

Мощенный плитками коридор, в углу старинная лестница с перилами, широкая, чистая, но темная. Дверей нет. Антуан стал подниматься. Шел он на неясный гул голосов. Когда его голова оказалась выше уровня лестничной площадки, он через застекленную дверь разглядел столовую и за столом с десяток сотрапезников. Первой его мыслью было: «Слава богу, на лестнице темно, меня не видно». А потом: «Первый общий завтрак. Его нет. Сейчас явится». И вдруг… Жак… его голос… Жак говорит! Жак здесь, живой, неоспоримый, как факт!»

Антуана шатнуло, и, поддавшись на мгновение паническому страху, он быстро спустился на несколько ступенек. Дышал он с трудом: из глубины души вдруг поднялась нежность, разлилась по всей груди, чуть не задушила. Да, но все эти незнакомые люди… Что делать? Уйти? Но он тут же одумался; дух борьбы толкал его вперед: не откладывать, действовать. Он осторожно поднял голову. Жака он увидел в профиль и то лишь на мгновение, — загораживали соседи. Председательствовал маленький седобородый старичок; пять-шесть мужчин различного возраста сидели вокруг стола, напротив старичка — красивая блондинка, еще молодая, а по бокам от нее две девочки. Жак слегка нагнулся, говорил он быстро, оживленно, свободно, и Антуана, чье присутствие, как неотвратимая угроза, уже витало над братом, потрясла мысль — вот так и живет себе человек, беспечно, ничего не опасаясь, не зная, что последующая минута может стать поворотной минутой его судьбы. Весь стол заинтересовался спором; старичок хохотал; очевидно, Жак сцепился с двумя молодыми людьми, сидевшими напротив него. Ни разу он не обернулся в сторону Антуана. Дважды подряд он подчеркнул свои слова резким движением правой руки, — жест, давно забытый Антуаном, — и вдруг после особенно живой словесной перепалки улыбнулся. Улыбка Жака!

И тут, не раздумывая больше, Антуан поднялся по ступенькам, подошел к стеклянной двери, бесшумно отворил ее и предстал перед присутствующими.

Десяток физиономий повернулись в его сторону, но он их не видел; он не заметил даже, что старичок встал со своего места и обратился к нему с каким-то вопросом. Взгляд его дерзко и весело нацелился на Жака; а Жак, удивленно расширенными глазами, с полуоткрытым ртом, тоже смотрел на брата. Прерванный посреди фразы, он все еще хранил на застывшем лице оживленно-веселое выражение, казавшееся теперь гримасой. Длилось это всего несколько секунд. Жак уже поднялся со стула, движимый единственной мыслью: «Только бы не скандал!» Главное, отвести им глаза.

Быстрым, твердым шагом, с чуть неуклюжей любезностью, — при желании можно было подумать, что он ждал этого посетителя, — Жак стремительно двинулся к Антуану, а тот, поддерживая игру брата, отступил на площадку. Жак вышел вслед за ним, прикрыл створку стеклянной двери. Очевидно, братья машинально обменялись рукопожатием, оба действовали безотчетно, но с губ их не сорвалось ни слова.

После мгновенного колебания Жак неопределенно махнул рукой, что Антуан истолковал как приглашение следовать за ним, и братья стали подниматься по лестнице.

VII

Этаж второй, третий.

Жак шагал тяжело, держась за перила и не оборачиваясь. Антуан, шедший за ним, уже полностью овладел собой; овладел в такой мере, что даже внутренне подивился, как мало он взволнован этой минутой. Он и раньше десятки раз с беспокойством допытывался у себя самого: «Как расценивать это хладнокровие, дающееся мне без труда? Что это — присутствие духа или отсутствие чувствительности, обычная холодность?»

На площадку третьего этажа выходила только одна дверь, и Жак открыл ее. Когда они очутились в комнате, Жак запер дверь на ключ и впервые поднял на брата глаза.

— Чего тебе от меня надо? — прошептал он хрипло.

Но его настороженный взгляд наткнулся на сердечную улыбку Антуана, который под маской благодушия украдкой следил за братом, решив оттянуть время, но готовый на все.

Жак опустил голову.

— Ну? Ну, что вам от меня надо? — повторил он. В дрогнувшем от страха голосе, еще звучавшем злобой, послышались жалобные нотки, но Антуан, чувствуя какой-то удивительный холод в сердце, с наигранным волнением произнес:

— Жак! — и шагнул вперед. Не выходя из раз взятой на себя роли, он следил за ним ясным живым взглядом и изумлялся, что буквально все — фигура, черты лица, глаза Жака совсем другие, чем прежде, совсем другие, чем рисовал он себе в воображении.

Брови Жака сошлись к переносью, он тщетно пытался овладеть собой, сжал губы, чтобы удержать рыдание; потом глубоко вздохнул, и вместе с этим вздохом ушла вся его злоба; вдруг весь обмякнув, словно обескураженный собственной слабостью, он прижался лбом к плечу Антуана и повторил сквозь сжатые зубы:

— Ну что вам от меня надо? Что вам от меня надо?

Антуан интуитивно понял, что мешкать с ответом нельзя, и ударил наотмашь:

— Отец очень болен. Отец при смерти. — Он помолчал и добавил: — Я приехал за тобой, малыш.

Жак не шелохнулся. Отец? Неужели они считают, что весть о смертельной болезни отца может хоть что-то значить для него, живущего совсем новой жизнью, какую сам себе создал, может выкурить из его убежища, может повлиять на те мотивы, которые побудили его бежать из дома? Единственно что до глубины души потрясло Жака — это слово «малыш», которого он не слышал столько лет.

Молчание становилось столь тягостным, что Антуан снова заговорил:

— Я ведь совсем один… — Его подхватило вдохновение. — Мадемуазель не в счет, — пояснил он, — а Жиз в Англии.

Жак поднял голову:

— В Англии?

— Да, она готовится к диплому в монастыре, неподалеку от Лондона и не может приехать. Я совсем один. Ты мне просто нужен.

Что-то дрогнуло в душе Жака, поддалось его упорство, хотя сам он этого еще не осознал; мысль о возвращении домой, еще не приняв конкретной формы, тем не менее перестала быть столь окончательно неприемлемой. Он отодвинулся от брата, неуверенно шагнул в сторону, а затем, словно решив погрузиться с головой в свои муки, рухнул на стул, стоявший у письменного стола. Он не почувствовал руки Антуана, коснувшейся его плеча. Закрывши лицо ладонями, он рыдал. Ему чудилось, будто на его глазах рассыпается в прах убежище, которое он в течение целых трех лет возводил камень за камнем, возводил собственными руками, в трудах, в гордыне, в одиночестве. Даже в минуту смятения ему хватило прозорливости взглянуть в лицо року и понять: любое сопротивление обречено на провал, рано или поздно они добьются его возвращения, чудесному его одиночеству, а быть может, и свободе, пришел конец, и разумнее пойти на мировую с неотвратимым; однако при мысли о собственном бессилии он задыхался от боли и досады.

Стоявший рядом Антуан не переставал наблюдать, размышлять, ничем не стесненный, так, словно бы его любовь к брату была отодвинута временно на задний план. Он смотрел на этот вздрагивающий от рыданий затылок, вспоминал приступы отчаяния, охватывавшие Жака-ребенка, а в душе спокойно подсчитывал все шансы «за» и «против». Чем дольше тянулся этот приступ, тем больше Антуан проникался уверенностью, что Жак сдастся.