Кречет. Книга 1-4 - Жюльетта Бенцони
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Без малейших осложнений Жиль добрался до маленькой площади, украшенной гирляндами сохнущего белья. Рядом находился тот самый дом, который художник снял для своей мастерской.
Оставалось лишь надеяться, что и сам он был дома.
Сидящий на каменном пороге маленький нищий, казалось, сошедший с полотна Мурильо, играл с котенком, напевая торнадилью под звон гитары, исходивший из открытой двери соседней таверны.
— Сеньор Гойя у себя? — спросил Жиль, бросая ему монетку.
— Да, кабальеро.
Он постучал молотком, висевшим на двери. Художник был дома, но он, вероятнее всего, работал, и дверь долго не открывалась. Наконец она приотворилась и появилось смуглое лицо с настороженным взглядом.
— Это я, Пако! — прошептал Жиль. — Открывай быстрей, мне нельзя долго оставаться перед дверью.
Дверь распахнулась. Сильная рука Гойи потянула коня за повод. Они оказались в залитом солнцем внутреннем дворике. На стене спал огромный рыжий кот.
— Как ты вырядился! — воскликнул Гойя, с недоумением рассматривая своего друга. — Ты уже на службе у д'Альба?
— Дай мне стакан вина, и я все скажу. Ты можешь меня спрятать здесь на день или на два?
— Ага, вот уже куда зашло дело.
— Ты слушаешь слепых и ничего не знаешь?
Гойя показал на свою измазанную краской блузу. Краска была даже в волосах.
— Вот уже два дня и две ночи, как я заперся и работаю здесь. Только завтра я рассчитывал поехать в Прадеру. Ну, конечно же, оставайся здесь сколько хочешь. Этот дом твой. Сейчас мы выпьем и порадуемся друг другу.
— Боюсь, у нас мало времени. Мне нужно уехать из Испании как можно быстрее, если я хочу остаться в живых. И потом, у меня нет ни малейшего желания причинять тебе неприятности. Меня ищут.
— Я об этом подозревал. А каким образом ты сможешь уехать из Испании?
— Мне кажется, я придумал. Идея такова. Если бы ты смог предупредить моего друга Жана де База, все бы устроилось как нельзя лучше. К тому же, наверное, меня ищут уже у него.
Гойя взял своего друга под руку.
— Пройдем в дом. Даже за стенами в Мадриде не всегда безопасно обсуждать такие вопросы.
Никогда не уверен, что за тобой не идет святейшая инквизиция. Она стала слабее, но — увы! — еще существует. В доме нам будет лучше. Да и, наверное, Микаэла теряется в догадках о том, что же случилось.
— Микаэла?
— Входи, ты все увидишь. Ты мой друг и должен знать обо мне все.
Мастерская была довольно просторной. С северной стороны задрапированное тентом длинное окно под потолком пропускало свет, лишенный палящего зноя. Мебели было совсем немного: большая деревянная раскрашенная статуя Богоматери, которую Гойя искренне почитал, большой станок, беспорядочно разбросанные полотна, горшочки с красками, измазанные палитры, низкий диван, заваленный шалями и подушками. Но вошедший в мастерскую Жиль ничего этого не замечал. Он остановился, широко раскрыв глаза и не осмеливаясь пройти дальше. Прямо перед ним на маленьком возвышении красивая девушка поддерживала одной рукой волну черных волос. Однако не это поразило Жиля, а то, что она была совершенно нагой, и нагота ее была восхитительна.
— Вот и Микаэла, — проговорил Гойя по-французски. — Красива, не правда ли? Я говорю о теле, потому что лицо, к сожалению, не соответствует ему.
— Очень красива! — ответил Жиль. Его глаза встретились с глазами молодой женщины. Он увидел огоньки хитроватого веселья, как будто она подсмеивалась над его видимым стеснением.
— Я не знал, что ты делаешь такие работы, — добавил он, посмотрев на полотно. — Это же на тебя совершенно не похоже.
— Не похоже на мои картоны для ковров, на мои сельские праздники, на все эти миленькие картинки, которые я делаю, будучи художником королевского двора. Я надеюсь, что это не похоже на них. Я не создан для грациозности, я создан для страсти, чтобы ломать и заставлять кровоточить жизнь, как сочный помидор под зубами. Я создан для того, чтобы писать все, что движется, пылает, извивается в глубине человеческих душ, их фантазии, их экстаз, грязь и самый чистый свет.
В задумчивости Жиль рассматривал портрет Микаэлы. Он не привык выражать свои суждения о живописи, но инстинктивно ему нравилось, как писал художник. Это чувство пришло к нему так же естественно, как и его вера в Бога. Однако то, что он увидел, превзошло все. Войдя в мастерскую, он увидел только раздетую красивую девушку, но на полотне Микаэла двигалась подобно смелой и бесстыдной вакханке, каждая частичка ее тела, тщательно выписанная на полотне, была призывом к сладострастию. Художнику не надо было признаваться и доказывать, с какой силой он желал эту девушку. Его полотно кричало об этом до боли в барабанных перепонках.
Голос художника дошел до Жиля, как из тумана:
— Ты теперь понимаешь, почему я поселился в этом бедном квартале, почему я прячусь здесь?
Чтобы писать то, что я хочу, я должен прятаться подобно вору. Никто не сможет меня ни понять, ни простить. Особенно Жозефа и святейшая инквизиция.
Упоминание о сеньоре Гойя вызвало у Жиля улыбку. Донья Жозефа, с ее всегда опущенным взором, чопорным поведением, была похожа на монахиню, переодетую в богатую мещанку. Она не ценила живописи своего супруга. Лишь парадно-условные портреты, исполненные ее братом, художником Байе, были стоящими в ее глазах.
Это, по ее мнению, была единственно достойная живопись. Она бы потеряла сознание от ужаса, если бы проникла в эту мастерскую. Там же было множество совершенно диких, по ее мнению, эскизов: до боли правдивая старая нищенка, лошадь с распоротым животом и вываливающимися внутренностями, осужденный на смерть, задыхающийся в удавке.
А что касается святейшей инквизиции, то она без малейшего колебания отправила бы смелого художника в один из самых глубоких своих подвалов.
Отойдя от полотен. Жиль с любопытством посмотрел на художника.
— Что же прячется в глубине твоего сердца, Пако?
Художник улыбнулся ему самой своей детской, самой обезоруживающей улыбкой.
— Дружеские чувства к подобным мне, а еще больше — к тебе. Одевайся, Микаэла. На сегодня закончим. Я должен поговорить с
