Парижский антиквар. Сделаем это по-голландски - Александр Алексеевич Другов

— И это все? Из-за этого ты мучилась? Ну что ты, мало ли зачем мог Азат приезжать.

Шам Шан поднимает голову и слегка улыбается.

— Правда?

— Конечно. Как у Джой было настроение последнее время?

— Я тебе уже сказала — ничего необычного.

— Муж ее звонил последнее время?

— Последний раз дня три назад. Когда вы… она была на острове.

— Ну, хорошо. Сейчас у вас в коттедже есть кто-нибудь?

— Нет, все на занятиях.

— У тебя остались вещи Джой? Я хочу их посмотреть.

Бросив на меня испуганный взгляд, Шам Шан снова опускает глаза.

— Апекс, этого, наверное, нельзя делать.

— Конечно, нельзя. Но и оставлять полиции мои записки Джой тоже не стоит, верно?

Аргумент, прямо скажем, не блещет логикой. Однако после минутного колебания, Шам Шан кивает и решительно идет к выходу. Я едва успеваю на ходу расплатиться за кофе и выскакиваю за ней. Шам Шан относится к тому типу женщин, которые долго обдумывают решение, но приняв его, действуют так стремительно, что угнаться за ними почти невозможно.

В коттедже китаянка кивком указывает на дверь в свою комнату.

— Как ты туда попадешь? Там заперто. Меня переселили в другую комнату. Эту опечатали.

На двери полоса бумаги с печатью. Но это коттедж современной постройки, по второму этажу идет длинный общий балкон. Выйдя на него и добравшись до комнаты Шам Шан, толкаю форточку. Она легко подается.

Сам еще не знаю, что я ищу в номере Шам Шан. В глубине души я рассчитываю на любые свидетельства связей Джой, выходящие за рамки обычного для студентки института и жены богатого бизнесмена.

Однако это проще сказать, чем сделать. Комната как комната. Около окна более или менее аккуратно убранная постель, застланная одеялом с подшитой простыней. Как и у нас, на Оудемолстраат, здесь пододеяльников, видимо, не выдают. Вместо этого каждый получает лишнюю простыню и дальше уж, как умеет подшивает ее к одеялу.

Нужно осмотреть одежду. Я распахиваю платяной шкаф, и меня обдаст аромат духов Джой. Не могу заставить себя вдохнуть этот запах, слезы текут по щекам. Слава Богу, Шам Шан осталась в холле. Я прислоняюсь к дверце шкафа и стараюсь успокоиться. Одновременно проклинаю свою работу, которая заставляет копаться в вещах только что погибшей любимой девушки. Когда представляю ужас, который Джой испытала в последние свои мгновения, не имея ни малейшей надежды на мою помощь, я готов закричать, завыть в голос от отчаяния.

В шкафу только несколько вещей, все высокого качества и цены. Случайно я пару раз видел Джой выходящей из магазина Мельцера и дорогого отдела пассажа в центре города.

Судя по гардеробу, Джой ходила в эти магазины не для того, чтобы просто поглазеть. Однако само по себе это ни о чем не говорит. Быстро осматриваю костюмы, но, как и следовало ожидать, ничего не нахожу: женщины обычно не имеют привычки носить что бы то ни было в карманах.

Быстро проглядываю косметику на подзеркальнике у раковины в углу, вещи на письменном столе. У Джой была дорогая записная книжка Дакоста в кожаном переплете. Ее здесь нет. Она могла быть при ней, могла остаться дома. Только стоит раскрытая пестрая открытка. Ни надписей, ни пометок. Сложив, кладу открытку в карман.

Между тем мне пора закругляться: не хватало еще, чтобы меня здесь застала полиция. Вылезаю из номера тем же путем.

— Шам Шан, я ухожу. Напоследок еще пара вопросов. В какой машине приезжал этот человек с Азатом?

— Небольшая белая. Марку не знаю, он стояла вон там, на углу.

Я подхожу к окну и становлюсь рядом с Шам Шан. Действительно, чтобы определить на таком расстоянии марку машины, нужен очень наметанным глаз.

— Ну хорошо. В какую больницу ее отвезли?

— Точно не знаю. Девочки говорили, что в клинику где-то недалеко от Министерства иностранных дел. Им. по-моему, сказал об этом человек из полиции.

— Ну хорошо, тогда все. Эта открытка твоя?

Шам Шан молча отрицательно качает головой.

— Хорошо. Я пошел.

Шам Шан кивает, и я торопливо покидаю коттедж, в котором жила Джой. Вряд ли я когда-либо еще попаду сюда.

Отойдя за пару кварталов, захожу в небольшое кафе. Взяв чашку кофе достаю из кармана открытку, которую взял из номера Джой. На открытке радостно улыбается толстый румяный клоун в усыпанном звездами красно-синем костюме. Несколько штрихов чернильной ручкой превратили веселую улыбку на открытке в зловещий оскал старого клоуна Йоста. Эта фигура — единственное и последнее послание. Видимо, Джой действительно думала о разговоре с Йостом. Кажется, что он сделал невероятное — достал меня с того света, убив Джой. Но на этом свете осталось немало тех, кто действительно виновен в произошедшем и с кем еще можно посчитаться.

Нечего обманывать себя и тянуть время — надо ехать в больницу. В конце концов, иметь полную информацию для меня сейчас важнее всего. В институте почти наверняка никто ничего не знает, в полицию же мне хода нет ввиду неофициальности моего статуса. Ждать особенно нечего даже институтский куратор Джой вряд ли получит какие-либо реальные сведения от следствия в обозримом будущем.

На этот раз я беру такси: события явно ускоряют ход, и фактор времени может стать решающим. Кроме того, таксист скорее довезет меня до клиники, адреса которой я толком не знаю.

Намою просьбу отвезти меня в больницу недалеко от Министерства иностранных дел, таксист молча кивает, и минут через двадцать машина останавливается перед приземистым белым корпусом больницы.

Не люблю больниц вообще, а уж моргов тем более. Однако сейчас мои ощущения притупились и поиски прозекторской особых эмоций у меня не вызывают. Однако когда передо мной предстает флегматичного вида высокий тощий патологоанатом в зеленом халате и шапочке и я осознаю, что именно он…, мне становится дурно. Все медленно плывет у меня в глазах. Одеревеневшими губами я вяло говорю о том, что я друг мужа погибшей и хочу узнать, что произошло.

Судя по выражению лица врача, он не верит мне. Однако ему явно лень спорить со мной и выяснять, кто я есть на самом деле. В нескольких словах он пытается привести некоторые медицинские подробности, но я жестом останавливаю его и спрашиваю, обнаружены ли прижизненные повреждения. Здесь мой собеседник спотыкается и после минутного колебания неохотно говорит:

— Явных следов насилия я не нашел. Сломана височная кость, что и стало причиной смерти. Теоретически возможно, что перелом был получен при падении в воду. Воды в легких нет,