Чудесные занятия - Хулио Кортасар

Ариадна. В суровой холодности коридоров его чело, наверно, кажется еще красней, еще багровей в полумраке и, словно два серпа луны враждебных, торчат его блестящие рога. Как и тогда, в тиши лугов, до юности своей многострадальной, должно быть, бродит он один, скрестивши руки на груди, и лишь мычит почти неслышно.

Или о чем-то говорит. О эти его горестные речи во дворце, где стражники ему внимали с изумленьем, не понимая его слов. Он звучно декламировал, как будто это волны моря накатывали на песок; любил он вспоминать небесные светила, названия всяких трав. Бывало, он задумчиво жует травинки, а после с тайной радостью названия повторяет, словно вкус стебля ему подсказывает имя… И все подряд божественные звезды перечислял, а на восходе солнца будто забывал их, словно рассвет и в памяти его гасил светила. Но к ночи следующей он снова к звездам возвращался и радостно их сочетал в придуманные эфемерные созвездия…

Теперь мне не узнать ни кто, ни почему в моей душе пускает в ход колеса страха при мысли о его тюрьме. Возможно, я сама когда-то догадалась, что обитает он в иных мирах, чем люди все. И братья не бывают вот такими — мужами страстными, как он; они ведь тоже лишены его большой свободы. Да, мне больно говорить: «Мой брат». Это так мало… О роковая ночь безумия, шаг безрассудный нашей матери! О Минотавр, я не желаю больше думать о Паси-фае, ты — Бык, ты голова печального быка-затворника! Сейчас тебя там ищут, мой клубок становится все меньше, дергается, прыгает щенком в моих руках ч шелестит тихонько…

Взор Тезея был очень нежен, он говорил: «Одна лишь женщина придумает такое; без клубка, без хитрости твоей мне не найти пути назад». Он весь — это путь туда. И он не знает ничего о моих бдениях ночных, об изнуряющей борьбе между желанием свободы (для обитателя вот этих стен!) и страхом перед неизвестностью, боязнью того, что где-то очень далеко и невозможно, и не позволено.

Тезей мне говорил о подвигах, о корабле своем, о брачном ложе. Все так безоблачно и ясно. С ним рядом я казалась чем-то гадким и нечистым — мутным молочным пятнышком в прозрачной грани изумруда. Тогда и вырвала такие я слова из мрака: «С ним будешь говорить, скажи, что эту нить тебе вручила Ариадна». Тезей ушел, вопросов не задав, не усомнившись ни на миг в моем достоинстве надменном, готовый скоро одарить меня победой. «С ним будешь говорить, скажи, что эту нить тебе вручила Ариадна»… Минотавр, чью голову венчают молнии пурпурные, смотри, вот кто несет тебе свободу, вот кто ключ вложит в твои руки, которые на части разорвут его!

Клубок уже стал тощ и крутится как сумасшедший. Из лабиринта, будто из колодца гулкого, доносится бой барабана приглушенный. Шаги и крики, отзвуки борьбы — все смешивается воедино, как моря шум тяжелый и густой. Одна об этом знаю я. Боязнь, сложи свои назойливые крылья и уступи моей любови сокровенной, не обжигай ей перья адскими сомнениями! О, уступи моей любови тайной! Приди, мой брат, возлюбленный! Явись из пропасти, которую я не посмела одолеть, возникни из пучины, которую моя любовь теперь осилила! Очнись, схвати ту нить, что глупый воин тебе несет! Багровый, обнаженный, омытый кровью, появись на свет, приди ко мне, сын Пасифаи. Дочь царицы так жаждет бычьих губ твоих, шуршащих речью.

Вот и затих клубок, не движется. Что ждет меня?!

Сцена IV

В дугообразном коридоре Тезей с мечом в руке стоит напротив Минотавра. У ног героя белеет кончик нити.

Тезей. Никчемные твои вопросы. Я ничего не знаю о тебе, и потому сильна моя рука.

Минотавр. Тогда зачем же руку поднимаешь на меня? Не зная, кто я, что желаю.

Тезей. Если тебя я стану слушать, тогда едва ли я смогу тебя убить. Я видел судей, голову склонявших, когда они читали смертный приговор. Заметил кто-то, что в последние минуты смертник обретает как будто царственность, великость неземную. Я же смотрю тебе в глаза, ибо тебе я не судья. И не тебя хочу убить, а только лишь твои деяния, отзвуки твоих деяний, эхо, несущееся к берегам Афин. Там ты на языке у всех и превратился в тучи слов, в игру зеркал, в стоустый странный миф. По крайней мере в изложении моих ораторов, учителей.

Минотавр. Ты смотришь на меня, но ничего не видишь, нет. Глаза твои меня не видят, ибо глазами миф не одолеть. И меч твой тоже не годится, чтобы со мной расправиться. Удар смертельный ты нанести мне смог бы тоже только вымыслом или заклятием, сказать иначе — новым мифом.

Тезей. Пока еще мы не столкнулись. И здесь не слышен шум морского порта. Я, только я вернусь отсюда, нить путеводную держа в руках, и своим именем развею пепла кучу, в который превратится имя Минотавра.

Минотавр. Нить! Ты, значит, сможешь скоро выйти.

Тезей. Да. И с мечом окровавленным.

Минотавр. Так, значит, тот, кто порешит другого, может отсюда выйти?

Тезей. Видишь сам.

Минотавр. Сейчас, наверно, столько солнца там, в широких патио дворца. Здесь, в узких коридорах, солнца мало, оно становится извилистым и беглым. Там — вода! Я так по ней тоскую, только одна вода терпела поцелуи морды бычьей. В своих руках нежнейших она баюкала мои мечты. Взгляни, как сухо здесь, как бело и сурово — что песнопение статуй. Нить у твоих ног — как первый ручеек, как водяная змейка, ползущая обратно, к морю.

Тезей. Море — это Ариадна.

Минотавр. Море — Ариадна?

Тезей. Нить эту мне она дала, чтобы я выбрался отсюда, когда убью тебя.

Минотавр. Ариадна!

Тезей. Что там ни говори, она твоей же крови. Как ни суди, я только лишь быка убью с тобой. И если бы я смог, то уберег бы прочее — твое еще мальчишеское тело.

Минотавр. Нет, не стоит. На воле Ариадна пальцы свои сплела с твоими, желая нить тебе отдать. Вот видишь, нити водные, как все другое, тоже высыхают. А мне теперь увиделось сухое море и волны светлые, зеленые, совсем пустые, без воды. Теперь я вижу только лабиринт, опять один лишь лабиринт.

Тезей. Ты, кажется, боишься умереть. Поверь мне, это боль не причиняет. Я мог бы ранить очень больно… Но, думаю, покончу быстро, если ты не станешь за жизнь бороться и голову свою склонишь.

Минотавр. Если не стану я за жизнь бороться. О самомнительный молокосос, ты сам от смерти в двух шагах. Тебе не кажется, что лишь движением головы с рогами я смог бы обратить твой меч в звенящий бронзовый обломок? Ведь талия твоя — тростина камыша в моих руках, а шея — что стручок фасоли хрупкий. От ярости глаза мне кровью застилает, я знаю, должен я убить тебя и следовать тропою той, что нить укажет; я должен из дверей темницы выйти, как солнце из кромешной мглы… Но для чего?

Тезей. Ты хвалишь мощь свою, так покажи ее.

Минотавр. Кому? И для чего? Чтоб перебраться в новую, последнюю тюрьму, где встречу я ее лицо и ее пеплум[402], — это муки ада. Здесь я свободен, я поднялся на вершину самого себя в бесчисленные дни познания. Здесь я — природы сын, я — личность, и не горюю о страшном чудища обличье. Я снова стал полубыком, как только ты меня увидел, взор на меня свой обратил. С собой наедине себя я ощущаю мужем и воином, атлетом. И если я тебе не пожелал бы смерть свою в дар поднести, то странный поединок нас ожидал бы: ты сражаешься с чудовищем и думаешь, что бьешься против того, кого собой отнюдь я не считаю.

Тезей. Не понимаю, что ты мелешь. И почему не нападаешь?

Минотавр. Мне нелегко принять решение. Если бы нить, ее конец, держал бы Пирифой[403] иль кто-то из твоих соратников, ты был бы уже смешан с пылью и растоптан, но ты сказал мне: «Море — это Ариадна».

Тезей. Я просто так сказал. К тому же наша битва вовсе не ее девичья забота. И не ее вина, что ты, как видно, трус.

Минотавр. А если я тебе подставлю шею, я тоже буду трусом?

Тезей. Нет, Минотавр. Мне что-то говорит, что ты способен дать отпор, но не желаешь. Я обещаю точный нанести удар, какой одним друзьям наносят.

Минотавр. Нету в глазах твоих коварства, юный царь. Они — ясны и правда из них струится, оставляя все подозрения на дне, как в решете песок. Но ты меня еще не победил. И ты не ведаешь, что в смерти буду я другим. Тяжелым стану я, Тезей, как статуя большая. Рога из мрамора однажды в грудь твою вонзятся.

Тезей. Хватит говорить, решайся.

Минотавр. После смерти я буду настоящий я… Решение, — о высшая необходимость! А ты, ты станешь меньше и пойдешь на убыль, провалишься в себя, как берег рушится песчаный, как мертвые уходят в глубь земную.

Тезей. Зато тебя не буду слышать.

Минотавр. Да, но слышать ты не перестанешь. Ты будешь обитать один в глухих стенах, а где-то там внутри, там будет море.