Арена - Никки Каллен

Первый поезд приходил в полседьмого утра; Ангел надела платье, выбранное вчера вечером, после прочтения письма; Милана подарила ей несколько платьев, они так часто летали в разные города за покупками, что идеально знали размеры друг друга; одно было сумасшедшее, в её стиле: короткое, чёрное, из кружев, платье-корсет, держалось оно только на груди; второе было вечернее — красное, со шлейфом; а третье было это — бледно-лимонное, приталенное, с развевающейся юбкой по колено, мерцающее, «платье цвета луны, — пошутила Милана, — я сразу подумала про тебя, луна — это ведь ты, загадочная, одинокая, вечно юная, вечно старая…» И любимые белые балетки, и белая кофта вязаная, с капюшоном. На улице был густой туман; но Ангел обожала летать в нем; она тихо опустилась на перрон — туман, как паутина, облеплял руки и ноги, и волосы, и лицо; кроме неё, поезд никто не встречал; «только машина Руни где-нибудь возле, — подумала она, — чёрная, лакированная, в хроме; и Леонард внутри читает книгу из архива, в перчатках, и слушает что-нибудь из классики: «Пер Гюнта» или Ханса Циммера, саундтрек к «Коду да Винчи»…» Поезд подходил медленно, разбрасывая свистки во все стороны и пар; она пожалела, что сейчас нет паровозов; вышло несколько человек; остальные ехали дальше — конечной был Балбриган; «Ангел!»— Оливер оказался рядом быстрее, чем она успела его заметить, и обнял, сгорбившись; а она засмеялась: ему неудобно обнимать её — ведь он был очень высоким, а она — маленькой; «я тебя люблю, Оливер», — сказала она; «это потому что я привёз тебе классный подарок?» «я же не ты, я не умею мысли читать, просто от души»; он обнимал её и обнимал, раскачивал в объятиях, как в танце; и она поняла, что он вправду соскучился; прижался к ней небритой щекой и щекотал ресницами уши. «А что за подарок?» «Волшебный фонарь; включаешь, он медленно вертится, и по стенкам тенями скользят всякие фигурки: ведьма на метле, такая носатая, в остроконечной шляпе, ангел с крыльями, балерина, дракон…» «Ох, как здорово, Оливер!» Потом Оливер отпустил её, и она увидела Кристофера. Он молчал; стоял, уронив сумку, дорогую, в клетку «барберри», на ногу, и мрачно смотрел на них. Он был хорош, черная челка на ярко-голубые глаза, белая кожа, розовые губы; «каждый раз он приезжает, и я каждый раз думаю — как он хорош собой, как альбом «How the mighty fall» Марка Оуэна: прозрачный звук, гитары, пианино, привязчивые мелодии, голос молодой, звонкий, но порой уходит в глубину Брайана Ферри»; он был в белой облегающей водолазке, в тёмно-синих, как у Роба, джинсах, узких, дудочкой, и в тёмно-синих джинсовых кедах с белыми шнурками.

— Привет, — произнесла она спокойно, хотя сердце её толкалось, напоминало о себе, как ребёнок.

— Привет, — отозвался он; даже не улыбнулся; теперь она увидела, что он очень устал, синяки под глазами; голос с хрипотцой, будто он курил и разговаривал всю ночь; хотя с Оливером невозможно разговаривать всю ночь — Оливер любил читать и терпеть не мог отвлекаться на ерунду, вроде: разговоры, попить чая, игры настольные, смотрение в окно на пробегающие мимо пейзажи…

— Ну, мы, наверное, с Оливером пойдём, а тебя ждёт папа…

— Дедушка, сегодня меня встречает дедушка, — он по-прежнему был холоден; «да что я такого сделала? всего лишь надела платье цвета луны…»

— Ну, пока.

— Пока.

Ох, чёрт. У него же девушка. Он разлюбил меня. Ангел улыбнулась, повернулась, взяла Оливера за руку; поразительно, но у него не было никакой сумки с собой, даже пакета; он вообще непонятно как существовал с вещами, ходил, в чём придётся; сейчас о нём явно заботился Кристофер: практически чистая футболка, лазурная, со знаком Супермена, тёмно-синий, почти фиалковый, вельветовый пиджак, фантастически красивый, идеально сидящий на Оливере — плечи, талия; «я в нём играл Раскольникова», — ответил он; такие же, как у Кристофера, тёмно-синие облегающие джинсы и кеды — в одном магазине покупали, наверное: «дайте мне всё одинаковое, только сорокового и сорок четвёртого размеров»; на пальце серебряное кольцо с маленьким синим камнем: «антикварное, ему две тысячи лет, наверное, мы купили в Риме, в какой-то маленькой лавочке; смотрели натуру для съёмок следующего фильма» «про что?» «про парня, который живёт в обычном мире и ведёт дневник, будто он родом из Атлантиды; он не понимает, откуда это: точно в нём живёт кто-то другой, рассказывает ему эти истории — самые обычные: про магазины, еду, девушек, храмы…» «очень красиво» «да… там ещё будет золотой сад… не понимаю, где Кристофер денег возьмёт» «а он снимет дешёвый и хороший фильм, как обычно, и посрамит весь Голливуд». Оливер обнял её за плечи, и они пошли через весь город — как любила Ангел.

— Ты ещё летаешь?

— А ты ещё читаешь и танцуешь?

Он засмеялся.

— А что ещё?

— На собор кто-то нападает.

— Орган Руни не нравится?

— Не знаю. Но собор поджигали, потом обвалились камни внутри, так просто рухнули колонны; разбили алтарь и витраж…

— Ангел, ты параноик. Ты слишком любишь детективы.

— Да я ни фига не люблю детективы! Эх… Ни ты, ни Милана — вы оба мне не верите…

— А что, Милана приезжала? Круто… жалко, я с ней не увиделся. Она, как всегда, сумасшедшая: хохочет, ест спагетти, курит и носит красное и декольте?

— И загорает топлес. Все наши парни не знали, куда глаза девать.

— Она чудо.

— А я?

Оливер поцеловал её в макушку.

— А чего Кристофер такой мрачный? Съел что-то не то? Булочку с корицей вместо булочки с тмином?

— Ну, ты же встречалась с Робом Мирандола всё лето.

— Замечательно! Уже кто-то донёс. Не встречалась… Ах, надо было уехать с ним в Петербург и стать, наконец, счастливой. Но у него чудесная девушка. И разве не ты мне писал, что Кристофер с кем-то живёт? С актрисой по имени Таня…

Оливер зевнул.

— Ох. Ангел… У тебя такой голос пронзительный. Пойду я спать. Хотя у Капельки родился сын два месяца назад, я там хрен посплю… Ор, гам… детское питание, машинка стирает пелёнки в бесперебойном режиме.

— Можешь пойти ко мне. Ты же знаешь, бабушка, мама и Дениза всегда тебе рады. А Катрин уже большая, ей не нужны пелёнки и детское питание, она весь день смотрит в наушниках «Русалочку» и «Белоснежку».

— Чудо-ребёнок. Ну, если ты, правда, не против… Я так соскучился по розовому цвету…

Оливер весь день спал на розовом диване в гостиной, под розовым пледом, Ангел ушла на смену в «Звёздную пыль», потом вернулась — переодеться к занятиям; он всё ещё спал — приоткрыв рот; бледная, перламутровая рука с длинными узкими пальцами свисает живописно до пола; бабушка сидела рядом, на розовом пуфе, и смотрела на него; на столике стоял поднос со стаканом молока и шоколадным печеньем; «бабушка, ты чего?», но бабушка прижала палец к губам: «он похорошел, правда?» Ангел улыбнулась: бабушка всё пыталась открыть внучке глаза на красоту Оливера; «он самый красивый парень на земле, бабушка, как его ещё земля носит»… В итоге оказалось, что в комнате Оливера устроили детскую для сына Капельки, Света, и теперь там маленькая кроватка и куча игрушек, а все книги Оливера унесли на чердак; и бабушка пригласила Оливера пожить у них; после душа Оливер зашёл в гостиную; Катрин смотрела «Спящую красавицу», а все остальные читали, — и он был тронут: «ты же знаешь, в городе про вас много сплетен ходит, пять женщин в розовом доме; всем кажется, вы должны страдать по мужикам и уставать друг от друга, и мучиться прочими фрейдистскими комплексами; а вы читаете, готовите, разговариваете; у вас можно прожить вечность, даже не выходя посмотреть на погоду…» «потому что розовый цвет успокаивает; как тебе твоя кровать сердечком?» «ноги чуть-чуть висят; а так — просто супер, можно спать вдоль и поперёк; и балдахин умиротворяет: опустил занавески — и будто в домике; а лампу у меня узурпировала Катрин» «это нечестно; распиши с ней график пользования лампой» «а ещё — какие девочке можно рассказывать сказки? она просит, а я знаю только со словами «расчленённый» и «выпотрошенный»; такие можно?» «там есть принцессы?» «ну, в общем… попадаются» «тогда те, где хотя бы принцесс не потрошат, а всех остальных — тех можно; знаешь такие?…»